Победитель
Шрифт:
– Да техника, говорю, допотопная, – разъяснил Голубков. – Т-55. Это ж курам на смех.
– Курам на смех, говоришь?
Похоже, в голосе Плетнева слышалась скрытая угроза.
– Ты чего? – спросил Голубков, снова отрываясь от прицела.
– Да ничего, – с сердцем сказал Плетнев. – Понимал бы чего в технике! Товарищ капитан!
– Ну? – отозвался Раздоров из своего гнезда.
– Разрешите разобраться! Я в секунду.
Раздоров повернул голову и задумчиво на него посмотрел. Потом сказал:
– Валяй.
Плетнев спустился с крыши, миновал КПП и обогнул угол забора.
– Чего у тебя тут?
Механик воззрился на него в совершенном недоумении.
– Что ты вылупился, баран! Русского языка не понимаешь?
Чертыхнувшись, Плетнев влез в люк водителя. Первым делом следовало посмотреть, поступает ли топливо.
Топливо не поступало. Значит, либо его нет вовсе, либо неисправен топливопровод.
Для разрешения этого вопроса есть щуп… ага!.. В баках горючее было.
Он выбрался на волю.
– Слышь, ты, урюк! Где инструмент?
Урюк что-то радостно залопотал в ответ. Простодушное выражение его круглого лица неопровержимо доказывало, что говорить по-английски с ним тоже совершенно бесполезно.
Плетнев взобрался на броню и, огибая башню, направился к трансмиссии.
– Где инструмент, говорю!
И помахал рукой, имитируя движение гаечного ключа.
Афганец радостно рассмеялся.
– Ключи! – раздраженно крикнул Плетнев, поднимая решетку трансмиссии. – Не соображаешь?!
Механик снова просиял и что-то ответил, отрицательно помотав головой, – похоже, поклялся, что денег у него нет ни копейки!..
– Вот болван! Был бы я твоим командиром, я б тебе еще не так ввалил!..
Рожа у Плетнева все-таки была довольно грозная. Механик сжался, и его безмятежная улыбка потускнела и затуманилась.
Ключ нашелся прямо там, возле фильтра. Закрыв кран топливопровода, Плетнев отвернул фильтр и несколько раз мощно дунул. Потом поставил на место и снова открыл кран.
Пробираясь на водительское место, он представлял себе, о чем толкуют Голубков и Раздоров, наблюдая за ним с крыши. “Ишь, бляха-муха, неймется ему,” – бормочет небось Голубков. “Ну а что ж, активный боец…” – меланхолично отвечает Раздоров. “Не заведет он эту рухлядь, – вздыхает Голубков. – Не заведет. Вон, гляди-ка, у них и танкистов толком нет”. – “Может, и не заведет, – соглашается Раздоров. – А может, и заведет… А танкистов у них точно не хватает. Симонов говорил…” – “Вообще, бляха-муха, неубедительные вояки, – замечает Голубков. – Можно косой косить”. – “Да, – соглашается Раздоров. – Эти какие-то недоделанные. Похоже, из хозвзвода. Но вообще-то с афганцами на узкой дорожке лучше не встречаться. Они войну туго знают”. Некоторое время молчат. “Жрать хочется,” – вздыхает Голубков. “А ты вздремни, – с человеколюбивой начальственностью в голосе советует Раздоров. – Два часа
Плетнев помедлил секунду.
– Ну, поехали!..
Нажал на кнопку.
Стартер заскрежетал, дизель дал несколько мощных выхлопов и тут же мощно и радостно взревел.
“Смотри-ка, бляха-муха, завелся! – удивленно сказал воображаемый им Голубков. – Плетнев-то у нас – от скуки на все руки!..”
Механик счастливо хлопал в ладоши. Плетнев дал ему легкого пинка. Тот рассмеялся и нырнул в люк.
Танк грозно заворочался, развернулся, выбрался назад на перекресток и занял наконец верную позицию.
* * *
Первым по неровной проселочной дороге шел афганский бронетранспортер, за ним – посольская “Волга”, следом – еще одна. Рулил капитан Архипов, рядом с ним сидел Валера Корытин, сзади – Плетнев и Пак.
Бронетранспортер волок за собой огромную тучу плотной желто-серой пыли, временами застилавшую солнце.
– Пылища-то, а! – недовольно сказал Архипов. – Ужас.
– Нет бы водичкой побрызгать, – отозвался Корытин. – Ленивый все-таки народ…
Архипов прокашлялся.
– Напрасно смеешься, – строго сказал он. – Напрасно. Народ на самом деле ленивый. Непродвинутый. Азиаты все такие. Чего ты хочешь – тюрки!..
– Они не тюрки, – возразил Пак.
– А кто ж? – Архипов удивленно посмотрел на него через зеркало заднего вида.
– Индоевропейцы.
– Индоевропейцы… Ну, не знаю. В общем, к порядку они не приучены. В городе грязища какая, – ворчал Архипов, бестолково крутя рулевое колесо: пыль стояла такой густоты, что он все равно не видел, куда едет, и колеса то и дело попадали в колдобины. – И дети какие чумазые!.. И сами небось никогда не моются…
– Моются, – возразил Пак. – А дети – так это поверье такое.
– Какое?
– Если чисто одевать, ребенок злому духу понравится, и готово. А когда чумазые – ему неинтересно.
– Вот дичь-то! – буркнул Архипов.
Пак вздохнул и отвернулся.
Плетнев тоже смотрел в окно. Архипов не раздражал его, нет. Просто ему было понятно, что слушать его или спорить с ним – занятие совершенно бесперспективное. Говорил он всегда вещи заведомо известные и в целом напоминал букварь: где ни откроешь, все знакомые буквы… Тоска.
Проехали кишлак. За поворотом дороги у обочины чадно догорал танк. Чуть поодаль стоял второй – с перебитой гусеницей. Башенный люк был открыт. Безвольно свесив руки и голову, животом на краю лежал убитый танкист. Почему-то вместо шлема у него была только красная повязка. Еще метрах в ста пятидесяти впереди стояла колонна – должно быть, эти шесть танков просто сдались. Неподалеку от них чернел остов сгоревшего пехотного грузовика ГАЗ-66.
– Стало быть, дали им чертей, – сказал Архипов. – То-то.