Победитель
Шрифт:
– …что нами принято решение в семьдесят девятом – восемьдесят первом годах поставить Афганистану безвозмездно специмущества в общей сложности на пятьдесят четыре миллиона рублей. – Он оторвал взгляд от листа и посмотрел на товарищей. – В том числе сто сорок орудий и минометов, девяносто бронетранспортеров, сорок восемь тысяч единиц стрелкового оружия. Разве это мало?
– Что толку? Они только гробят все это без всякой пользы. – Устинов с искренним огорчением махнул рукой. – Вот если бы к этой технике тысяч тридцать-сорок наших войск!..
Маршал не отдавал себе в том отчета, но, называя
Члены Политбюро помолчали.
– Ну хорошо, – со вздохом сказал Брежнев. – Серьезных предложений мы, товарищи, не услышали. Будем думать. Хочется помочь. Уж больно симпатичный человек этот Тараки!.. – Он снова вздохнул и почмокал. – По крайней мере, товарищ Андропов обещал нам устранить самую главную опасность для нашего товарища… и друга Советского Союза. Надеюсь, это будет сделано?
Андропов с достоинством кивнул.
– Да, Леонид Ильич. Я заверил товарища Тараки, что, когда он вернется, Амин уже не будет представлять для него никакой опасности.
Брежнев наклонил голову и еще раз поверх очков посмотрел в глаза каждому из присутствовавших.
* * *
В это время самолет ИЛ-18 афганской компании “Ариана” стоял с поданным трапом, а правительственный кортеж стремительно летел к аэропорту Внуково. Это были два ЗИЛа, в каких разъезжали исключительно члены ЦК и Политбюро, за что в народе их звали “членовозами”, и три черные “Волги”, предваряемые машинами сопровождения.
Сирена не попадала в такт праздничного сверкания синих проблесковых ламп, бросавших свои сполохи из-за декоративных решеток радиаторов.
Обочины Ленинского проспекта были заняты милицейским оцеплением. За спинами милиционеров теснились какие-то цветасто одетые молодые люди – студенты, должно быть. При появлении кортежа они махали афганскими флажками, радостно смеялись, выкрикивали приветственные лозунги. Человек в салоне главного автомобиля улыбался, глядя на них. Потому что, с одной стороны, ему было приятно искреннее внимание молодежи к его скромной особе, и он ценил усилия советского народа по установлению добрососедских и дружественных отношений. С другой же – он не имел ни малейшего представления о том, сколько матюков и грозных посулов насчет лишения стипендии потребовалось от комсоргов групп и факультетов, чтобы их отпущенные с занятий подопечные не разбрелись по ближайшим забегаловкам, а стояли плечом к плечу за милицейским оцеплением и махали флажками – пусть и плохо представляя себе, в честь кого они все это делают…
Но вот машины миновали последние новостройки и теперь мчались по пустынной дороге так быстро, что взгляд сидевшего в салоне не успевал схватить ни столба, ни дерева, ни листвы кустарника, со свистом срывавшихся и пропадавших сзади, чтобы уступить место новым столбам и новым деревьям, которые, не позволяя себя толком разглядеть, точно так же валились в оставленное за кормой небытие.
Только несколько облаков на серо-синем сентябрьском московском небе поспевали за ними.
Через десять минут машины подкатили к
У трапа ждала группа людей в строгих черных костюмах – все одинаковые, как грачи.
Круглолицый человек в каракулевой пилотке выбрался из ЗИЛа. Куце шагая, он пожал руки провожающим, а затем неспешно поднялся по трапу, а перед тем как исчезнуть в дверях, обернулся, вскинул сцепленные руки и потряс ими, поворачиваясь направо и налево.
За ним последовали еще несколько человек.
Трап убрали.
Грачи расселись по машинам и уехали, не дождавшись момента, когда самолет растворился в солнечном сиянии.
ГЛАВА 3
Особый режим
Катерина завела Гринюшку под навес остановки, в тень.
Вдалеке, в перспективе между двумя рядами будто в караул вставших тополей, высился даже отсюда выглядевший величественным многоглавый собор святого Сергия Радонежского.
Поговаривали, что скоро его должны снести, но Катерина в это не верила – мало ли что люди болтают!
Не по-апрельски жгучее солнце заставляло все вокруг отливать золотом. Синие купола казались гораздо ярче выгорелого неба.
ТАШКЕНТ, АПРЕЛЬ 1929 г.
Гриша потянул ее за руку и требовательно показал пальцем.
– Клеститься! – строго сказал он.
– Умничка ты мой, – умилилась Катерина и, наклонившись, прошептала в ухо: – Давай подождем чуток, сейчас вон тот дядька отвернется…
– Почему? – спросил Гринюшка.
– А вдруг он папке расскажет! – ответила Катерина, округляя глаза, чтоб намекнуть на беду, какая в этом случае могла бы с ними обоими случиться.
Они выждали и, когда дядька в белой косоворотке, дырчатой шляпе, с портфелем в руках, тоже ожидавший трамвая и в нетерпении расхаживавший вперед-назад, пошел в другую сторону, быстро и дружно перекрестились – Катерина трижды, всякий раз завершая знаменье мелким поклоном, и Гринюшка так же.
Позванивая, погромыхивая, скрежеща колесами на частых стрелках, подолгу простаивая на разъездах в ожидании встречного, полупустой трамвай катился мимо деревьев и домов, мимо зеленных лавок и чайхан, где голые по пояс, загорелые мальчишки разбрызгивали воду на утоптанную, чисто выметенную глину, и мелкие радуги то и дело испуганно вспархивали из-под их быстрых рук; принимал на себя краткое касание тени и снова оказывался в ослепительном расплаве солнца; обгонял неспешных прохожих и озабоченных людей с тележками, ослов, навьюченных какими-то тюками и погоняемых бородатыми сартами, а то еще высокие арбы, влекомые понурыми клячами – на спинах их сидели такие же, как правило, понурые возницы в полосатых халатах…
Покусывая губы, Катерина невидяще смотрела в окно. Будто карты в пасьянсе, она так и этак раскладывала не вполне ясные смыслы, таившиеся в словах Антонины. Зачастила? – вот уж нет, вовсе не зачастила. Что ей в штабе делать? – наведывается раз в неделю в библиотеку, чтобы оставить две-три прочитанные книги и взять другие… сегодня везла два томика Чехова… честно сказать, читала она через силу, но самой ей хотелось верить, что помаленьку втягивается.
Антонина что-то другое имела в виду… неужели догадывается? Да откуда?!