Победитель
Шрифт:
— Может, плохо ищут? Победоносцу желательно… На губах Севина заиграла лукавая улыбочка.
— Облеченные доверием были бы рады исполнить все, что пожелает Победоносец, и все, что угодно Вашему Высочеству, но возникли непреодолимые трудности. Прежнего первосвященника, казалось бы, видели все, но, как ни странно, очень мало кто знал в лицо. Среди занятых поисками нет ни одного способного самостоятельно опознать его, тем более что он наверняка переодет и…
Элем облегченно вздохнул.
— Прикажете продолжать розыск? — помедлив, спросил Севин, не дав патрону отмолчаться.
— Да-да. Пусть ищут.
—
— Н-ну, если нет других, то-о…
— Как будет угодно Вашему Высочеству.
— Желательно знать, где он скрывается, — помолчав, сказал Элем.
Севин снова заглянул ему в глаза и потупился в знак того, что приказ понят.
Первосвященник встал из-за стола и направился к широкому окну, из которого открывался вид на площадь перед собором. Теперь это свободное ровное место отвели под стрельбище, где солдаты под руководством Ерета учились владеть огнестрельным оружием, изготовленным верными людьми, которых Победоносец посвятил в тайну устройства. Некоторое время Элем прислушивался к звукам выстрелов по мишеням и протяжным командным окрикам, а потом снова повернулся к ожидающему Севину.
— Кого слушаются эти люди? — внезапно спросил он.
— Имея в вашем лице законного первосвященника…
Элем сердито повел рукой, не давая договорить.
— Я спрашиваю, кого слушаются эти люди? Победоносца или Ерета?
Севин пожал плечами:
— Не знаю.
— Так узнай.
— Как будет угодно Вашему Высочеству. Но-о…
— О чем задумался? Говори.
— Не знаю, как точнее сказать, Ваше Высочество. Возможно, было бы лучше, если бы слушались Победоносца, а не Ерета.
Господин и клеврет воззрились друг на друга.
— Полагаешь, что Ерет…
— Да, Ваше Высочество. В настоящее время он как будто бы всецело предан Победоносцу, но его гложет обида из-за этой, ну… и надо полагать, постепенно…
Севин примолк, хотя Элем не перебивал, а как бы взвешивал что-то в уме, глядя в окно, как под ударами пуль крошится толстая стена, служившая новобранцам мишенью. И после долгого молчания раздельно сказал:
— Ошибаешься, Севин. Ерет всей душой предан благословенному Победоносцу, предан и мне, первосвященнику, так что можно безо всяких опасений внушать воинам слепое послушание прежде всего Ерету. И воины это легко поймут. Ведь Ерета им поставил в начальники сам Победоносец.
И отошел от окна. Несколько раз медлительным шагом прошелся по комнате, снова сел за мраморный стол, заваленный разными бумагами, и погрузился в чтение.
Но Севин не уходил. Заметив его выжидающую позу, Элем, наконец, поднял на него глаза:
— Что еще?
— Есть вопрос. Не прикажет ли Ваше Высочество принять меры к задержанию бывшего брата нашего Хомы?
Элем с живостью откинулся за столом:
— Хомы?.. А в чем дело?
— Мы-то понимаем, что он от старости слегка впал в детство, но посторонние не понимают и поэтому прислушиваются к его речам. Есть мнение, что его умственное расстройство усугубляется и начинает несколько выходить за пределы терпимого.
— Его слушают? — спросил Элем напрямик, от волнения позабыв об уклончивых выражениях, которые употреблял даже в разговоре с наперсником.
— Нельзя сказать, чтобы очень, но в один прекрасный день…
Элем задумался.
— Дело
— Как знать? Есть сведения, что Хома объявился на Перешейке у рыбаков, а они люди темные, дикие и несдержанные…
— Многие из них пошли добровольцами к Ерету, — заметил первосвященник.
— Да, но не все. Кто остался дома, тот теперь вполне доступен для кощунственных речей впавшего в детство старика. Уж Вашему-то Высочеству ведомо, что он несет. Элем молча кивнул.
— Он стал дерзок, — продолжал Севин, в упор глядя на патрона. — Он твердит, что Победоносец вовсе не Победоносец, ибо мертвые не воскресли ему навстречу, как заповедано в Писании, а стало быть, мы, все Братья в Ожидании, покинувшие Полярную страну, преступили свой обет. Он даже осмеливается намекать, что Ваше Высочество…
— Кстати! Это мне напомнило насчет Роды. Как там он? Севин презрительно поморщился:
— Неопасен. Ораторствует, слишком любит всех поучать. Над ним смеются, как во времена Крохабенны.
— У него есть сторонники?
— Горсточка, не заслуживающая внимания. Если Ваше Высочество соизволит прислушаться к мнению…
— Говори.
— Его не надо трогать. Пока его не преследуют, к нему прислушиваются одни лжевсезнайки и книгочеи. Эти всегда не в счет. А народ — народ зарится на плодородные заморские земли шернов и не верит, что в пустыне может существовать что-нибудь достойное вожделений. Но стоит Вашему Высочеству резко выступить против Роды или, что еще хуже, распорядиться о его казни, вот тогда чернь непременно станет раскидывать умишком и гадать, а не было ли в речах осужденного доли правды. С Хомой дело обстоит иначе. Хома состоит в нашем братстве, и никого не удивило бы…
Первосвященник дал Севину знак замолчать.
— Да-да. Будет. Я подумаю.
Севин поклонился и, видя, что Элем уткнулся в бумаги и больше ни о чем не спрашивает, попятился вон. Но едва за ним закрылась дверь, былой приор Братьев в Ожидании вскочил из-за стола и забегал по комнате. На прежде бритом черепе у него отрастала густая шевелюра. Чернущая бородища, да еще при желтом облачении, придавала ему какой угодно, но только не смиренный вид. Резко очерченный, высокомерный рот кривился, глаза под насупленными бровями горели тревожным огнем и невольно обращались к окну, выходившему на площадь, куда полюбоваться успехами своего войска вышел сам Победоносец.
Элем остановился у окна. Жадным взглядом ловил автоматизм перестроений, быстрые движения рук, управляющихся с оружием, а после каждого выстрела впивался глазами в стену, крошащуюся под ударами пуль.
— Нынче вечером выступят, — пробормотал Элем.
Он глянул на солнце — оно стояло высоко, еще очень высоко — и вдруг ощутил нетерпение. В течение многих лет, проведенных в Полярной стране, не знавший, что такое время, дни, восходы, закаты, он теперь маялся при мысли, что вечер нескоро и не сию минуту замерзнет море, становясь буерам Победоносца мостом в таинственную страну шернов. Хоть бы уж он начался, наконец, этот поход! Вслух Элем сам себя убеждал, что жаждет скорейшего разгрома извечного супостата, но в глубине души-то знал, что ждет не дождется, когда же наконец Победоносец отправится воевать, оставив ему, первосвященнику, нераздельную, ничем не омрачаемую власть.