Победителей судят потомки
Шрифт:
ВОЗРАСТ И ПРЕДУСМОТРИТЕЛЬНОСТЬ
– Что случилось?!
– в откровенном ужасе воскликнул я при виде Гены.
В первый момент я его не узнал. Не виделись мы меньше года, но он за этот срок превратился в жуткую карикатуру на себя. Высох, страшно исхудал и смотрит определенно с той самой тоской, коя у смертельно раненных в глазах.
– Вот тут, - совершенно спокойно сказал он, показывая на бок, - если пощупать, с хорошее яблоко имеется опухоль. Помираю я.
– Так какого черта не сообщил раньше?!
– И что бы ты сделал? Врача бы хорошего нашел?
– Я и сам догадался заскочить к докторам.
– Он криво усмехнулся.
– Не маленький, чай. Смотрели. Не один. Резать надо, да поздно. И так и эдак без пользы.
Я обнял старого друга, невольно поражаясь, насколько он стал маленьким и тщедушным.
– Да брось, все мы смертны.
– Геннадий, похлопав меня по спине, отстранился.
– Когда-нибудь должен был подойти срок.
– Торопиться-то не надо.
– Ты не представляешь, какие боли бывают, - сказал он с отчетливой тоской в голосе.
– Я бы выл, да на счастье есть такой Михаил Васильевич Ломоносов и придумал морфий. Мне теперь без разницы, - добавил он, заметив на моем лице озабоченность, - в этого... зависимого не превращусь. Не успею. Уже такая доза требуется, что скоро совсем помогать перестанет. Хорошо хоть позволить себе могу. Человек твоими стараниями не бедный.
– Это целиком твоя заслуга, я лишь в самом начале руку приложил, поставив начальником в придворной конюшне.
– Немногие могут сказать "Я сделал это!", - с гордостью провозгласил он.
– Я могу! Но без тебя бы ничего не добился.
– Ты сам всего достиг, не преувеличивай.
При Бироне штат царской конюшни состоял из трехсот девяноста трех служителей и мастеровых, и содержание трехсот семидесяти девяти лошадей обходилось ежегодно в пятьдесят восемь тысяч рублей. Но это была коллекция самых разных замечательных скакунов. Для катания и поездок, а не разведения. Потому любые элементы сбруи превращались в произведения искусства и стоили частенько не меньше породистого жеребца.
С приходом Гены началась новая жизнь. Очень практично он принялся наводить порядок. От излишеств избавились, распродав седла с яхонтами и изумрудами и позолоченные стремена, инструктированные алмазами. Зато очень быстро в конюшне стало тысяча двести лошадей, и на их содержание уходило свыше ста тысяч рублей в год. Дополнительные средства он тянул с придворной канцелярии, без особой стеснительности кивая на мое разрешение. Естественно, начались внутриведомственные разборки.
Тут Гена вылез с придуманным им седлом, которое сочетало конструкцию дамского и мужского. Со двора женщина выезжала боком, а оставшись только в обществе своих берейторов, получала возможность перекинуть ногу и скакала по-мужски. Кататься Анна Карловна любила, в молодости была лихой наездницей, но вот охоту в отличие от предыдущей императрицы не жаловала. В результате псарня и ловчие птицы почти захирели. Возможность носиться по полям свободнее ей понравилась, и идея выведения новых пород получила зримое воплощение в регулярно направляемых средствах. Все же хорошо быть монархом. Или ему первым другом.
Войдя в беседку, Геннадий первым плюхнулся на скамейку. Не надо было быть специалистом, чтобы насторожиться по поводу его походки. Идет скособоченный и, сам того не замечая, держится за бок.
Анна прекрасно понимала, что
Непрошибаемая честность Гены, готового зарезать, но не взявшего ничего лично себе, ее впечатлила. Действительного статского советника бывший казак получил не сразу, но исключительно по заслугам. Просить и кланяться он так и не научился. Вернее, из гордости не желал.
Конюшенная канцелярия, якобы занимающаяся разведением новых пород, существовала с 1731 года, однако по-настоящему заработала только при моем крестнике. И кое-что действительно вышло неплохо. Донская, керимовская и геннадьевская породы сейчас получили достаточно широкое распространение, и есть несколько частных конезаводов помимо четырех государственных. И это действительно его заслуга. Он скрещивал кобыл с лучшими жеребцами самых разных пород, требуя привозить из Персии, Туркмении и бог знает еще откуда. Выращивал, проверял качество - выносливость, неприхотливость к условиям содержания, скорость - и отбраковывал неподходящих.
В итоге три основных вида - скаковая, тяжеловес для кирасирских полков и, совсем уж неожиданно, невысокая и жутко выносливая скотинка, годная хоть под плуг, хоть телегу возить. На скачки такую не выпустить, и под кавалеристом не особо себя покажет, однако для крестьянского хозяйства очень подходящая. Не знаю, этого ли добивался, мы со временем отдалились. У каждого своя жизнь. Встречались по большим праздникам.
Гена достал из кармана золотую табакерку с портретом Анны - награда за заслуги, - извлек оттуда нечто вроде самокрутки и прикурил от не менее красиво оформленной и дорогой зажигалки из хорошо знакомой мне модной и соответственно дорогой мастерской Лехтонена. Отчетливо повеяло практически забытым сладковатым запахом.
– Анаша?
– Она самая. В промежутке между уколами морфия забавляюсь. Хочешь? Не табак - можно.
– А давай.
– Я протянул руку.
– Вспомню молодость.
– Азов, что ли? Так отказался же.
В очередной раз ляпнул не подумав, от расстройства. Неприятным повеяло. Не думал, что он раньше уйдет. Всегда был крепким, как кожаный ремень. Крутить пожалуйста, разорвать не удастся. А память-то у Гены хорошая. Предлагал когда-то для расслабухи вместо выпивки, а я на отцовский запрет сослался.
– Приходилось пробовать, - неопределенно ответил я.
– Потому и не захотел. На войне нужна ясная голова. А теперь можно и развлечься.
– На старости только и осталось, что во все тяжкие пускаться, - знакомо ухмыльнулся он.
– Глядишь, и с девками погулять охота пробьет.
– Раньше надо было начинать, - невольно вздохнул я с сожалением, - нынче и хочешь, да не вскочишь.
– Ну тебе-то грех жаловаться, - толкнул он меня в плечо.
– А сам-то?
– Кстати, - совсем другим тоном произнес Гена, - мой Степан, что от татарки, когда узнал, что сюда направляюсь, попросил передать дословно: "Затягивать непозволительно. Контролировать становится тяжело".