Победители недр. Рассказы
Шрифт:
Шорох за стеной прекратился. В верхней и нижней камерах четыре сердца сжались и замерли.
Моторы гудели всё ниже и глуше, всё больше и больше увеличивалось их напряжение.
Под возраставшим напором колонн корпус снаряда дрожал всё сильнее и ощутимее.
Испарина покрыла лоб Мареева. С посеревшим лицом он бросился к микрофону.
— В чём дело, Михаил?
— Снаряд не движется с места!
— Как работает буровой аппарат?
— Впустую. Он не забирает твёрдой породы!
— Не
— Ей нет выхода вниз, Никита!
— Архимедов винт не работает?
— Да, очевидно, так!
Давление колонн становилось угрожающим. Снаряд начало трясти. Всё в нём дрожало, звенело, скрипело.
— Выключи моторы, Михаил!
Воцарилось глухое молчание. Мареев медленно провёл рукой по лбу, потом повернулся к дискам вращения и ослабил их давление на колонны.
Сверху послышались шаги Брускова и Малевской.
Мареев стоял неподвижно, не сводя глаз с носка своей туфли.
— Что ты думаешь об этом новом сюрпризе, Никита? — встревоженно спросил Брусков, спускаясь по пологой лестнице.
Мареев не сразу поднял голову.
— Н-не знаю… — медленно ответил он. — Что-то случилось с архимедовым винтом.
— Что же с ним могло случиться? — спросила Малевская.
Она стояла рядом с Брусковым, обняв Володю за плечи и поправляя свободной рукой перевязку на его щеке.
— Н-не знаю… Надо немедленно обследовать винт киноаппаратами, — сказал Мареев. — Возьми на себя, Нина, верхнюю буровую камеру, я с Володей будем делать это в нижней, а Михаил — в шаровой каюте.
Труднее всего было в нижней камере, где приходилось поднимать настил, отставлять от стены и переносить на середину ящики, мешки, баллоны, связки. Нелегко было и Брускову в шаровой каюте, где через каждые полметра, следуя по виткам винта, нужно было менять дистанцию и регулировать фокусное расстояние киноаппарата.
Едва Мареев с Володей, освободив стены камеры и отрегулировав аппарат, приладили его к стене и начали осматривать сквозь неё тёмную линию винта, из репродуктора послышался тихий голос Малевской:
— Никита!
— Да… слушаю.
— Подымись сюда, ко мне.
— В чём дело?
Малевская помедлила с ответом.
— Тут у меня что-то не ладится.
Мареев поднял брови.
— Иду… Продолжай, Володя, работу. Я сейчас вернусь.
Придерживая плотно прижатый к стене киноаппарат, Малевская стояла на лестнице, почти под самым потолком. У неё побледнело лицо, и широко раскрытые глаза были наполнены смятением и тревогой. Она протянула Марееву жёлтую пластинку киноснимка.
— Посмотри!
Мареев поднял пластинку к свету. С минуту он внимательно рассматривал её. Густые брови сходились всё теснее, знакомо заострились скулы.
На
— Всё ясно… — глухо сказал наконец Мареев, опуская пластинку. — Винт сломан…
Малевская вздрогнула и покачнулась. Помолчав, она спросила запинающимся голосом:
— Продолжать… осмотр?
— Не стоит…
Мареев тяжело опустился на стул возле столика и задумался. Малевская с киноаппаратом в руках спускалась по лестнице.
— Что же теперь делать, Никита? — тихо спросила она, остановившись подле Мареева.
— Ждать помощи с поверхности.
— Исправить невозможно?
Мареев отрицательно покачал головой:
— Туда не доберёшься.
Молчание воцарилось в камере.
— Надо сообщить Цейтлину, — глухо сказал Мареев.
Он встал перед Малевской, подняв на неё глубоко запавшие глаза, положил ей руку на плечо.
— Нина… Нас ожидают тяжёлые испытания…
Малевская кивнула головой. У неё дрогнули губы.
Острой, щемящей болью сжалось сердце Мареева.
— Мы их вместе перенесём, Никита…
Мареев слегка пожал Малевской плечо и направился к люку.
В шаровой каюте Брусков стоял на стуле и внимательно глядел в аппарат.
— Можешь не продолжать, Мишук! — сказал Мареев. — Винт сломан на втором витке.
Брусков повернул голову и молча посмотрел на него. Потом, всё так же молча, сошёл со стула и поставил аппарат на стол.
— Та-а-ак! — протянул он. — Начинается последний акт?
Он нервно потёр руки, постоял и направился к люку в нижнюю камеру.
— Не торопись с заключениями, — сказал ему вслед Мареев, подходя к микрофону.
Голова Брускова скрылась в люке.
— Алло! — позвал Мареев, переключив радиоприёмник.
— Я здесь, Никита! — тотчас же ответил голос Цейтлина. — Как дела?
— Дела, Илюша, неважные. Колонны работают прекрасно, но обнаружилась новая неприятность: архимедов винт сломан на втором витке, нижняя часть отделилась совсем…
Из громкоговорителя послышались хриплые, нечленораздельные звуки.
— Что ты говоришь, Илья? — спросил Мареев. — Я не понял.
— Сейчас… Никита… — задыхаясь, говорил Цейтлин. — Сейчас… кашель… сейчас… Ну вот, прошло…
Он помолчал минуту и заговорил ясно, твёрдо и чётко:
— На сколько вы можете растянуть свой запас кислорода?
— Максимум на семь—восемь суток.
— Так вот, слушай, Никита. Уже пятые сутки мы роем к вам шахту.
— Шахту?!
— Да, шахту!
— Илюша, ведь это абсурд!
— В других случаях я тоже так подумал бы. Но здесь дело идёт о вас… о вашей жизни… Ты можешь предложить что-нибудь другое?