Победители
Шрифт:
Все, за что брался отряд, у него получалось. В футбол выигрывали, в конкурсах побеждали, с вожатой жили душа в душу. И не потому, что особенные. Просто дружные.
И в военной игре они оказались победителями. В первые же минуты их патрули взяли в кольцо группы "лесных стрелков", которые бестолковой толпой вели через лес Степка Бродяков и вожатая Нина (вели и болтали между собой о песенках). Поймали всех. Только Вовка ушел из плена, всхлипывая от злости и обиды.
Зачем ушел? Не ради же Степки. Ради ребят, с которыми успел подружиться за три дня. Ради Павлика.
Павлик был друг. Он только второй класс окончил, а Вовка уже четвертый, но не все ли равно? Они, как помнят себя, жили рядом, в одном дворе, и всегда были вместе. И всегда им было хорошо друг с другом. Весной, когда ломали старый флигель, Павлик нашел на чердаке сигнальную трубу и подарил Вовке, потому что Вовка учился в музыкальной школе. Труба была мятая, в темных пятнах, без мундштука. Лишь кое-где остались следы серебряного покрытия. Зато она была настоящая, боевая: Вовка видел такие трубы в кино про гражданскую войну. Сильно изогнутая, маленькая, в два раза короче горна, она была удобной и легкой. Ее можно было засунуть под ремень или спрятать под майку, когда сидишь в засаде. А потом выхватишь трубу – и сигнал атаки! Мундштук от обыкновенного горна вполне подошел к трубе, звук получался чистый, певучий.
– И это все, чему ты научился в музыкальной школе? – грустно говорила мама.
Ну и пусть! Зато хорошо научился. Это все говорили – и во дворе, и в лагере.
В лагере Вовка оказался случайно и незаконно. В воскресенье он приехал с мамой и тетей Надей навестить Павлика. А вечером выяснилось, что расстаться они не могут. Тетя Надя – мама Павлика – заохала. Вовкина мама сделала круглые глаза и потребовала не устраивать скандала. Но скандал-то устраивал не Вовка. Это Павлик, обычно тихий и послушный, поднял рев и заявил, что раз Вовка уезжает, то и он…
И молчаливая, грозная на вид, начальница лагеря сказала Вовкиной маме:
– Да что за беда? Пусть остается. Все равно до конца смены неделя.
– Но как же? Без путевки, без…
– Прокормим!
– Без одежды, без всего…
– Не пропадет!
И Вовка остался, как приехал – в сандалиях на босу ногу, в шортиках и желтой майке с черным всадником на груди, с надписью "Монреаль-76". И с трубой, потому что он с ней не расставался.
…По голосам Вовка догадался, что за ним идут лишь взрослые. Ребята, наверное, отправились спать. Он очень устал и, по правде говоря, не знал, что делать. Только одно знал: сдаваться нельзя!
Он разглядел в сумраке две сросшиеся сосны, а у их подножия темную груду кустов. Будто шалаш. Раздвигая трубой и локтями ветки, Вовка продрался в пахнущую влажными листьями чащобу и засел. Тут же, мигая фонариками, появились преследователи. Вовка догадался по голосам, что это физрук, вожатая Нина и Вера Сергеевна.
– Это он в благодарность за то, что оставили в лагере, – отчетливо произнесла старшая воспитательница, – Вот и принимай таких гостей.
Он их все-таки различал в темноте, а они его не видели. Он мог бы просидеть здесь до утра. Но теперь было понятно, что никто не думает
Надо было выходить. И он уже хотел выйти. Он уже качнулся вперед. Но труба зацепилась за ветки и словно потянула назад. Это была настоящая боевая труба. А он, Вовка, был настоящий горнист. И сиплым от слез голосом он упрямо спросил:
– А кто победил?
– Никто не победил, – вдруг сказала Нина. – Вылезай. Ничья!
Он выбрался из укрытия и остановился под лучами фонариков, чувствуя, что выглядит совсем не героем: исцарапанный, взъерошенный, в разодранной на боку майке. Он знал, что все смотрят на него сердито и укоризненно, хотя за слепящими фонарями не видел лиц.
Ну и пусть смотрят как хотят! Он спас армию от поражения, и эта мысль была радостной, хотя радость едва пробивалась сквозь усталость.
Взрослые молчали.
Вовка нагнулся и стал отклеивать от ног смолистые чешуйки сосновой коры.
Нина взяла его за плечо:
– Пошли.
Они зашагали к лагерю, и путь оказался неблизкий. Шли молча, только у самых ворот Вовка шепотом спросил:
– А правда, ничья?
– Иди спать, герой! – хмуро сказала Нина.
Нехорошее подозрение шевельнулось у Вовки, но усталость не оставила места для большой тревоги.
– Я есть хочу! – сказал он сердито.
– Иди в столовую, ужин на столе. И спать.
…Когда Вовка пришел в палату, все спали. Кроме Павлика. Тот сидел на кровати, скрестив ноги. За окном висел фонарь, и глаза у Павлика блестели.
– Я хотел тебя до самого конца искать, а меня прогнали, – прошептал он.
Оттого что рядом Павлик, Вовке стало хорошо и почти спокойно.
– Нина сказала, что ничья, – торопливым шепотом проговорил он. – Правда? \'
– Я не знаю, – тихо сказал Павлик. – Ты ложись.
Вовка стал стягивать через голову майку, и Павлик начал помогать ему. Это последнее, что запомнил горнист Вовка Локтев, перед тем как заснуть.
К зарядке Вовку не разбудили. И только перед линейкой Павлик растолкал его. Смотрел Павлик немного виновато. Шепотом сказал:
– Если выгонят, я с тобой!
И от этих слов стало Вовке ясно, что победных фанфар и наград не ожидается. Он вздохнул, поправил мятый галстук, поглубже затолкал под ремешок майку, чтобы не видно было дыры на боку. И шагнул из палаты.
Отряды буквой "П" стояли перед мачтой и трибуной. И сначала было, как всегда: рапорты, отрядные девизы хором, подъем флага под отрывистый марш баяниста. Потом старшая вожатая Эмма Григорьевна стала говорить про вчерашний день.
Вовке стало зябко.
– Все знают, что вчера была военная игра. Намечался еще и общелагерный костер, но из-за недисциплинированности некоторых наших пионеров и гостей игра затянулась…
Четыре отряда смотрели на "некоторых пионеров и гостей" молча и внимательно. Вовка не знал, что они думают. Ругают его в душе или считают молодцом. Он напряженно ждал, глядя на вожатую: что еще?