Победившие смерть
Шрифт:
— Отвечай же!..
Невыносимые часы...
Может ли человек пережить их?
Все тело пронизывает жгучая боль, мутится рассудок, в глазах кружатся желтые колкие огоньки.
— Да заговоришь ли ты? — хрипел гестаповец.
Молчание.
— Так!.. — Фашист сделал несколько шагов, остановился. Он принимал какое-то решение.
— Приведите из двадцать четвертой камеры! — гаркнул конвойным.
Привели молодого парня с окровавленным лицом, в изодранной рубашке,
— Узнаёшь?
Паша не шелохнулась.
— Посмотри! — крикнул гестаповец.
Паша подняла глаза. Узнала! Да, конечно, это связной партизанского отряда. Проклятые, как его изуродовали...
— Отвечай!
— Я его не знаю.
— Знаешь! — Обозленный гитлеровец поднес зажигалку к лицу Паши. — Что, хочешь на своем красивом лице иметь черные рубцы ожогов?! Ну, открой глаза! Ты что, ослепла?
Щелкнула зажигалка. Нестерпимая боль обожгла подбородок. Паша с лютой ненавистью посмотрела прямо в лицо палачу. Фашист не выдержал ее взгляда и отвернулся.
— На стенку его! — прокричал гестаповец, кивнув в сторону связного.
Жандармы подвесили партизана за руки.
— А теперь продолжим разговор, — сказал лейтенант. — Кто ты такой? Кто тебя прислал в Луцк? Откуда знаешь Савельеву?
Паша впилась глазами в парня. Неужели скажет? Но когда их взгляды встретились, убедилась: такой не выдаст!
Каждый день Савельеву приводили на допрос. И каждый раз пытали. У нее уже притупилось чувство страха, ощущение боли. Все тело словно горело в огне.
И однажды, когда вели на очередной допрос, Паша увидела свою мать и тетку. Их тоже вели куда-то по коридору.
Исхудавшая, вся в ссадинах и кровоподтеках, Паша, собрав силы, выпрямилась, улыбнулась. Ей не хотелось убивать родных своим видом.
— Пашенька, милая... Пашенька! — заголосила мать.
Паша рванулась к матери, но конвоир толкнул ее вперед.
— Я люблю вас...
Это была последняя встреча Евдокии Дмитриевны с дочерью.
На пороге камеры пыток Паша крикнула:
— Мужайтесь!..
В муках и страданиях встретила Паша Савельева Новый год. Она сидела в камере, прислонившись головой к сырой стене, и пыталась понять, кто их предал. Придирчиво перебирала фамилии подпольщиков. «Нет, среди них не надо искать, — размышляла она, — это кто-то со стороны. Где-то, в чем-то мы были неосторожны...»
Кто за холодными толстыми стенами замка делит сейчас ее участь? Она видела одного Ткаченко. А что сейчас делают товарищи, которые остались на свободе? Увидеть бы маму, спросить о Шуре...
Паша не знала, что Евдокия Дмитриевна и ее сестра уже освобождены
13 января 1944 года, в полдень, Пашу повели на очередной допрос. Она еле стояла на ногах, но держалась мужественно. В ее глазах светилось презрение к гестаповцу, в бессильной злобе метавшемуся по камере пыток.
Повторилось прежнее: били, пытали...
Чувствуя, что силы ее покидают, Савельева бросила фашистам в лицо:
— На мне не отыграетесь! Мы вас переживем! Обязательно переживем!..
В камеру Пашу внесли. Только утром она пришла в себя... Лежала на цементном полу. Кто-то из узниц подложил ей под голову узелок с вещами.
Когда скрипнула дверь и гулко раздалось: «Всем выходить!», она сообразила: нужно подняться. Но не хватило сил. Она осталась одна. В камере было сыро, мрачно. Подумала: наступит ли когда-нибудь в ее жизни просвет?.. Неужели так и добьют?..
Обидно, что мало сделала... Живо представила товарищей. Как они все ей бмли дороги! Алексей Ткаченко, и этот связной партизан, и Дима Ящук. Горько ей стало от сознания, что не успела повидать мать Димы и рассказать о его героической гибели... А может, и самой уже не удастся отсюда выбраться...
Только однажды боевые друзья были свидетелями Пашиных слез. Это когда она узнала о гибели Виктора Измайлова. Но теперь возле нее никого нет. Никто не увидит... И крупные соленые слезы побежали по щекам.
Привстав, Паша взяла осколок черепка и на стене камеры написала:
«Близится черная минута... Но умираю честно. За тебя, Родина! Твоя Паша».
А в это время в городе поднялась невообразимая паника: с часу на час могли появиться советские войска. Фашисты метались, как крысы на тонущем корабле. Гитлеровцы забыли всякое чинопочитание и спасались, как могли. По городу с .бешеной скоростью проносились машины. Вывозились ценности, награбленное добро. Гестаповцы спешили расправиться со своими жертвами.
В тюремном дворе суетились жандармы. Они сносили на середину в большую кучу доски, бревна, деревянную мебель, солому. Все это облили бензином, а сверху положили несколько железных листов.
— Шнель! Шнель! — подгонял широкоплечий гестаповец со стеком в руке.
Гитлеровец нервно поглядывал на часы. Когда все было готово, он скомандовал:
— Вывести!
Из узкой двери тюрьмы жандармы вытолкнули совсем молодого паренька. Потом появился седой, с пышными усами, в украинской сорочке мужчина.