Победивший платит
Шрифт:
Вопросы жалят, как пчелы, но меня вдруг охватывает спокойствие. Даже уши больше не горят. А ведь Ксав жил на Бете, припоминаю я, даже женат на бетанке с их свободными сексуальными нравами; может, он не отшатнется с отвращением, услышав, что это был роман с мужчиной?
Отвечаю спокойно.
– Не знаю точно, что там написано, сэр, но да, это цетагандиец. Частное лицо и хороший человек, хотя вы вправе в это не верить.
Ксав встает и принимается ходить по комнате, не глядя на меня и что-то хмыкая в усы. Мне он машет рукой - "сидите", и я послушно замираю в кресле, настороженно
Наконец, он поворачивается ко мне.
– Получается, мой подарок тебе бесполезен, парень? Ты не можешь привезти своего цета домой, это точно. Что же, поверь, это действительно было попыткой сказать тебе "спасибо", а не вербовкой в удачный момент. Вербовка, знаешь ли, мне не по чину, да и для тебя слишком много чести. А ты твердо уверен, что через год не пожалеешь об отказе?
В его словах нет презрения, а, наоборот, слышится сочувствие, и облегчение от этой малости накатывает волной, и даже по-отечески фамильярное "ты" от седовласого принца не коробит.
– Я ни в чем не уверен, - отвечаю я в приступе откровенности.
– Разве что в том, что порядочный человек не дает одного слова, пока связан другим.
– Резонно, - соглашается Ксав, останавливаясь возле моего стула и чуть склоняясь вперед.
– И все же благодарность за мною. Вы хотите меня о чем-нибудь попросить?
Снова вежливое "вы", снова возвращение к этикету. А по всем правилам хорошего тона, отказавшись от одного подарка, неприлично зариться на другой, поэтому я обязан ответить с небрежной изысканностью что-то вроде "честь познакомиться с Вами, Ваше высочество, сама по себе подарок". Тем более что я и не солгу. Сокрушительный человек ненаследный принц Ксав, и уважение вызывает на уровне рефлекса.
И все же я собираюсь с наглостью и прошу:
– Если возможно, милорд... дать ясное распоряжение консульской СБ не предпринимать мер к моему задержанию. Боюсь, теперь им захочется разобрать меня по винтикам и посмотреть, не цетский ли я шпион и что у меня внутри. А я еще какое-то время не смогу покинуть станцию, и... мне крайне не хочется видеть в соотечественниках угрозу.
– А вы можете доказать, что вы не цетский шпион, Форберг?
– спрашивает Ксав с явной иронией.
– Хорошо. Пусть так. Если вы сами не привлечете их внимания каким-нибудь экстраординарным поступком, можете считать себя в безопасности. Вы и ваш, - легкий смешок, - знакомый. Это случайно не майор Рау?
– Ох, нет!
– ожесточенно мотаю головой и вскакиваю, удостоенный прощального кивка. В голове у меня пусто, и, кажется, за эту пустоту мне еще придется расплатиться.
Что именно я сделал, доходит до меня, когда я уже покидаю посольство. Я стою, моргая, под пробивающимся сквозь стекло купола ярким комаррским солнцем, и на душе у меня черно.
Только что мне предложили шанс вернуться на Барраяр. Самый почетный шанс, какой доступен в моем положении. И уникальный, точно бриллиант посреди городской улицы. А я отказался, в слабой надежде на то, что Иллуми Эйри мне все-таки напишет, и его ответом будет однозначное "да". Проще говоря, я понадеялся, что Папаша Мороз существует и непременно доставит мне моего Иллуми в мешке, перевязанного подарочной ленточкой.
Но я уже слишком большой, чтобы верить
"Барраяр нуждается в вас гораздо меньше, чем вы в Барраяре", было мне сказано честно. Ради блага моей страны - все еще и навсегда моей - я бы не пожалел многое, но... ради себя самого? Попытка вернуть свою честь, искупив одну измену ценой другого предательства, изначально порочна. Я до сих пор болезненно сильно мечтаю ступить на барраярскую землю, но, в отличие от желания эту землю защитить, уже не любой ценой.
Беда в том, что я не знаю достоинства монеты, которую ревниво сжимаю в кулаке, не желая отдавать за право входа в сказочную страну. Полновесная золотая марка или ломаный грош? Надежда на встречу или гарантированное одиночество? Не знаю. Поэтому хочется завыть и побиться головой обо что-нибудь твердое. Или хотя бы напиться, чтобы чертям тошно стало.
Что я и исполняю, методично обшаривая бары при космопорте и не слишком спеша на обратный рейс. Иллуми рядом нет - и вряд ли будет, - и скривиться, видя, что за дрянь я в себя вливаю, некому. А потом я добавляю несколько полновесных глотков уже на борту катера. Стюард смотрит на меня без приязни, но бутылку приносит: мои вредные привычки - мое дело, а комфорт искусственной гравитации избавляет нетрезвых пассажиров от риска извергнуть выпитое сразу после старта.
Мне уже плохо, а завтра, подозреваю, будет еще хуже. Но разве не этого я добиваюсь? Наказать себя за собственную глупость? За нерешительность, за неумение поймать удачу за хвост, за отказ, о котором пожалею не то, чтобы год, но неделю спустя.
За полночь, уже у себя в комнатке, я понимаю, что количество принятого на грудь перешло грань от обильного к самоубийственному, и говорю себе "стоп". Но до ночного кошмара, в котором я до самого утра тупо борюсь с гигантским удавом в самых разных интерьерах, я допиться успел.
Наконец, посреди очередной серии борьбы с рептилией до меня доходит, что набатный колокол на дворцовой башне - визг летящего снаряда - разгневанный рев твари - это на самом деле дверной зуммер. Приходится разлепить глаза. На часах уже десять.
Кого там черти принесли?
"Сейчас", бормочу я заплетающимся языком почти что сам себе и, оставив попытки отыскать второй шлепанец, иду к двери босиком и в одних трусах. Нравственности местных благонравных девиц, если таковые явились под мою дверь с визитом, будет нанесен серьезный урон.
– Ну?
– неприветливо буркаю я, когда дверь отъезжает в сторону, и шарахаюсь почти в суеверном ужасе, когда моим глазам предстает то, что предстает.
Допился. Почти до зеленых чертей, хотя, конечно, представшее моим глазам зрелище гораздо приятнее нечистой силы экологических тонов.
У меня на пороге стоит мой обожаемый гем-лорд - без грима, с одной наклейкой на скуле, весь какой-то замученный и встрепанный, даже обычно идеально причесанные волосы закручены в неаккуратный пучок, словно у немолодой мегеры... Растерянный, больной, и, кажется, с похмелья. Не бывает, короче. Цетагандийцы не пьют, а Иллуми сейчас далеко отсюда.
– Тебя что, жена выгнала?
– срывается у меня с языка помимо участия мозга: галлюцинации, как правило, неразговорчивы.
– Нет, - отвечает фантом во плоти, в глазах которого почему-то мелькает обида.
– Мне можно войти?