Победные трубы Майванда. Историческое повествование

Халфин Нафтула Аронович

Шо-заде Хасан и некоторые его приближенные, наслышавшись о зверских расправах, чинимых сардаром над теми, кто осмеливался вызвать его недовольство, предпочли не искушать судьбу и бежали с семьями далеко на восток. Постепенно Абдуррахман-хан распространил свою власть на весь Бадахшан.

Однако выбираться из Рустака он не собирался: близ этого города у мазара (могилы) праведника Хаджи Тораба, куда сходилось немало паломников, находился горячий источник Чашмаи-Ходжа-Джаргату. Вода выбрасывалась из него с шумом и кипением, подобно фонтану; после краткого перерыва она снова закипала, как в огромном котле, под которым разведен сильный огонь, и вылетала вместе с глиной, песком и грязью. Для сардара выкопали

рядом углубление, и он грел ноги, надеясь избавиться от мучившей его подагры. Горячие ванны уменьшали боль. Абдуррахман-хан приезжал к источнику вместе с мирзой, и тот продолжал строчить под его диктовку страстные призывы к населению сел, городов и провинций, к племенам и их вождям, убеждая их стать под знамена истинного борца за веру, законного претендента на кабульский престол. Иногда к этим посланиям добавлялись мешочки с деньгами.

Несмотря на отсиживание в Рустаке у живительного источника, дела сардара шли неплохо. Хотя Сарвар-хан был убит, другой двоюродный брат, Исхак-хан, сумел одержать ряд побед над войсками лой-наиба Чар-Вилоята Гулям Хайдар-хана и почти завоевал всю провинцию «во имя Абдуррахман-хана». Признания своего верховенства сардар добился и в Каттагане.

На севере страны, где народ устал от неурядиц, раздоров, безудержных поборов всевозможных «калифов на час», пользовавшихся фактическим отсутствием контроля со стороны центральной власти, всходила звезда Абдуррахман-хана. Планы Кауфмана, казалось, были близки к осуществлению.

Но дальше произошло то, чего никак не мог предположить туркестанский генерал-губернатор.

Глава 21

ПРЕЖДЕ ЧЕМ ВОЙТИ…

Первые месяцы нового, 1880 года в обстановку в Кабуле не внесли существенных перемен: как ни изощрялись Робертс и Мак-Грегор, добиться перелома им не удавалось. Периодические вылазки из Шерпурского укрепления приводили лишь к тому, что противник под воздействием мощного артиллерийского и ружейного огня оставлял несколько ближайших кварталов, превращенных в руины. Но вслед за тем, перегруппировав свои силы, генерал Мухаммад Джан Вардак и мулла Мушки Алам выбивали британские войска из разрушенных строений и снова загоняли в Шерпур. В то же время взять это укрепление и уничтожить вражеское осиное гнездо в столице афганцы не могли: не хватало военной техники. Ощетинившись пушками, скорострельными картечницами Гатлинга и превратив лагерь в мощную крепость, англичане отбивали все атаки.

Острые на язык лондонские журналисты окрестили создавшееся положение «кабульскими качелями». Но «качели» эти раскачивались не равномерно, а подлетали ближе и ближе к стенам Шерпура. Ситуация становилась все более угрожающей, и главнокомандующий по совету вице-короля увеличил гарнизон Шерпурского укрепления почти вдвое. Вместе с обозной, санитарной и лагерной прислугой численность вторгшейся в район афганской столицы армии доходила до 50 тысяч человек. К этому следует прибавить тысячи лошадей, мулов, ослов и верблюдов. Чтобы хоть как-то прокормить всю эту ораву, надо было дочиста ограбить население Кабульского оазиса и прилегающих областей.

Кратчайшую дорогу от Кабула до Пешавара также охраняло немалое войско. И его нужно было кормить, одевать, обувать, обеспечивать снаряжением и боеприпасами. Так блестяще начатый военный поход ежедневно поглощал несметные средства, не говоря уж о человеческих жизнях. И поглощал безрезультатно. Ибо об успешном завершении операции, задуманной консервативным кабинетом Биконсфилда и осуществленной лордом Литтоном, можно было говорить лишь как о весьма туманной перспективе.

Позабыв о своих воинственных замыслах, вице-король теперь жаждал хоть сколько-нибудь приемлемого окончания кабульского похода. Пушки явно не приносили ожидаемого результата.

Быть может, более действенными окажутся главные козыри британской политики — золото и дипломатия? Великолепный знаток восточных дел Мортимер Дюранд оказался несколько медлительным. Его перевели с повышением в Калькутту, а на пост главного политического агента в Кабуле был назначен Лепел Гриффин, моложавый чиновник Индийской гражданской службы. Из своих сорока двух лет ровно половину он провел в Индии, куда приехал в 1859 году, окончив аристократические колледжи в Брайтоне и Харроу. Почти все это время он служил в Пенджабе помощником комиссара, а последние год-полтора — постоянным главным секретарем местной администрации. Гриффин тщательно изучил структуру власти, законы наследования, различные стороны деятельности пенджабских раджей и вождей, идеологию сикхизма и даже опубликовал три оригинальные книги на эти темы.

Казалось, в беседах с ним «Великий Могол» не упустил ни одной из афганских проблем, заслуживающих внимания. Тем не менее перед самым отъездом из Симлы Гриффин получил официальное послание от вице-короля. Одна фраза приковала внимание нового политического агента. «Я не вижу причин, — гласила она, — какие помешали бы вам тотчас же по прибытии в Кабул заняться подготовкой ухода из этой мышеловки».

Гриффин усмехнулся: «Похоже на то, что наш поэт наконец-то усвоил дух восточной мудрости. Очевидно, до него дошла афганская пословица: „Прежде чем войти, подумай, как будешь выходить“…»

Едва Гриффин прибыл в Кабул, как его настигло еще одно указание: вице-король настаивал на скорейшей посылке доверенных лиц для переговоров с Абдуррахман-ханом: пока силы претендента слабы и положение непрочно, не поздно диктовать ему условия.

Но Робертс жаждал воинских подвигов. В марте 1880 года он замыслил новую операцию, призванную сокрушить афганских дикарей. Тут — совершенно некстати — из Калькутты подоспело известие о выезде в Кабул секретаря по иностранным делам Альфреда Лайелла.

— Его только здесь не хватало, — пробурчал генерал, подобно многим военным недолюбливавший «политиков» и считавший, что их действия всегда ведут к пагубным последствиям.

Лайелл покинул Бенгалию, когда уже начинался жаркий предмуссонный период. Жара сопровождала его вплоть до Инда, куда он добрался поездом, но затем, пересев в экипаж и углубившись после Пешавара в горные теснины, он почувствовал, что замерзает. Пришлось принимать экстренные меры, чтобы — упаси боже! — не простудиться: он натянул на себя плед и согрелся несколькими глотками рома.

Однако по всему чувствовалось, что и к этим краям приближалась весна. Воздух был чист и прозрачен, окружающий горный ландшафт действовал умиротворяюще. Коляска без помех катилась к цели, а пока можно было и помечтать, и Лайелл позволил себе отдаться лирическому настроению.

Вот почему первые фразы прибывшего в Шерпур секретаря по иностранным делам вызвали у Робертса, Мак-Грегора и Гриффина немалое удивление:

— Я в восторге! Такое сказочное путешествие… Кабул и его окрестности прекрасны весной. Все в зелени. Цветут фруктовые деревья. А эта райская долина будто чаша, стены которой образуют величественные горы, покрытые искрящимся снегом. А вдали, на горизонте, вырисовывается таинственный и манящий Гиндукуш…

— Простите, сэр, — неожиданно подал голос Мак-Грегор, — не знаю кому как, но у меня эти красоты сидят в печенке!

Деликатный Лайелл смутился: он выглядит сейчас заезжим туристом, между тем как сидящие перед ним ежеминутно рискуют своей головой во славу Британской империи. Конечно же, следует заняться обсуждением проблем, вызвавших его приезд в Кабул. Тем не менее он решил все-таки досказать до конца:

— Я легко могу понять любовь афганцев к своей стране и ненависть к тем, кто нарушает ее покой…