Победный ветер, ясный день

Платова Виктория Евгеньевна

— По-моему, ты ему понравилась, — шепнул отец, когда официант в очередной раз удалился. — По-моему, он готов сделать тебе предложение.

— Не говори глупостей, папа!

— Нет, правда. И я даже знаю, о чем он думает. Думает, что ушлый старикашка отхватил самую прекрасную девушку из всех самых прекрасных девушек.

— Ну, какой же ты старикашка? — Вы питое шампанское вдруг самым предательским образом ударило Лене в голову. — Ты — импозантный зрелый мужчина на пике формы. Только такие мужчины и могут быть хозяевами жизни.

— Сила молодости

еще сохранилась, а мудрость старости уже пришла? — Отец подмигнул Лене. — Тогда не будем его разочаровывать.

— Не будем.

Отец поднялся, обошел столик, галантно поклонился и, поцеловав Лене руку, пригласил ее на танец. Вот так-то, господин официант!

— Ты хорошо танцуешь, — сказал отец, склоняясь к Лениному уху.

— И ты, — после небольшой паузы ответила Лена.

Должно быть, они подумали об одном и том же.

— Рано или поздно он появится. И ты уйдешь от меня.

— Совсем необязательно уходить, — Лена положила голову на грудь отца.

— Даже если ты не уйдешь, ты все равно уйдешь.

— Успокойся. Никто тебя не заменит.

Никогда.

— Если бы ты только знала, как я жалею о каждом дне, проведенном вдали от тебя! Ты знаешь, сколько их было, этих дней?

— Сколько?

— Я подсчитал. Шесть тысяч пятьсот семьдесят. Или около того. Если бы твоя мать не написала мне… Страшно даже представить…

— Но теперь-то я с тобой! И знаешь, тот, который появится, рано или поздно, думаю, он будет похож на тебя. Он будет вылитый ты…

На следующее утро отец не вышел к общему завтраку. Это было вопиющим нарушением распорядка, за которым строго следила Виктория Леопольдовна. Отец никогда не нарушал распорядка. Он не нарушил бы его и сейчас, если бы не умер. Во сне.

Сердце, полное любви к Лене и любви к матери, не вынесло глухой стены вражды между ними. Он умер, и никаких общих завтраков больше не будет. И ничего не будет.

Ничего.

Похороны Лена помнила смутно. Скромные, приглушенные похороны. Пришли друзья отца по университету и несколько соратниц Виктории Леопольдовны — таких же, как она, академических вдов. На Лену вдовы подчеркнуто не обращали внимания. Плевать ей было на их внимание.

Плевать ей было на все.

Отец, вот кто был важен ей. И теперь его не стало.

И Лены не стало. То есть существовала темно-рыжая оболочка, но под этой оболочкой все выгорело дотла. Выгорело и покрылось слоем золы.

Пепелище.

Именно на это пепелище и пришла Виктория Леопольдовна.

— Я жду вас к завтраку уже десять минут, милочка, — сказала она, как обычно поджимая губы. — Вы живете в нашем доме два года. Пора бы уяснить, что существуют вещи незыблемые. Не зависящие ни от чего. Ни от чего, вы слышите! Порядки устанавливал даже не.., покойный Анатолий. Порядки устанавливал сам Аристарх Дмитриевич. И не вам их менять.

Странно, но именно ненависть старой карги, такая живая, такая восхитительно упругая, ненависть с бровями вразлет, горячечным румянцем и юным блеском глаз, — эта ненависть и вытянула Лену. Теперь они с Викторией Леопольдовной цеплялись

за свою взаимную неприязнь, чтобы заглушить чувство потери. Все лучше, чем ничего. Неприязнь не прошла даже тогда, когда старая карга слегла. Чтобы больше никогда не подняться. Молодой врач-интерн, пришедший освидетельствовать больную, видимых нарушений опорно-двигательного аппарата не обнаружил, отчего у больной отказали ноги, объяснить не смог и назначил Лене свидание, что было совсем уж бесперспективно. Лена вежливо отказала, а интерн еще долго витийствовал о неизученной природе такого вот паралича на нервной почве.

— Самодурствует старуха, — ухмыльнулся он напоследок. — Наплачетесь вы с ней. Мой вам совет: найдите сиделку пожестче, с такой церемониться — себе дороже. Она из вас все жилы вытянет, знаю я эти интеллигентные мумии. А лучше сдайте ее в приличный интернат, пока не поздно…

— Пошел вон, — сказала Лена, удивляясь своей невесть откуда взявшейся ярости.

То же самое она услышала от старой карги, когда — после визита интерна — робко зашла к ней в комнату.

— Подите вон, милочка, — Виктория Леопольдовна царственно указала ей на дверь. — Вам здесь делать нечего. Даже Аристарх Дмитриевич не входил сюда, не постучавшись.

Хорошо еще, что не по предварительной записи!

— Я просто хочу помочь, Виктория Леопольдовна… Я сделаю все, что нужно.

— Не стоит утруждать себя. Если вы печетесь о квартире, то можете не волноваться. Она и так достанется вам. Благодарите покойного Анатолия, в своем завещании он объявил вас единственной наследницей.

— Но…

— С мертвыми не рискну спорить даже я. Вы добились, чего хотели. Можете торжествовать.

Никакого торжества не было, хотя Лена все еще винила старую каргу в смерти отца.

Никакого торжества не было, и как-то само собой получилось, что Лена стала и медсестрой, и сиделкой, и поварихой. Вся ее жизнь сосредоточилась теперь на вздорной старухе, — ведь Виктория Леопольдовна была единственной, кто еще связывал ее с ушедшим отцом. Лена быстро научилась больничным премудростям и знала теперь, как мыть паралитиков, как переворачивать их, чтобы не было пролежней, как ставить им уколы… По вечерам Лена читала старой карге книги из личной библиотеки Аристарха Дмитриевича — все больше неторопливые, давно угасшие фолианты: Филдинг, Стерн, Теккерей, Диккенс.

— У вас, милочка, каша во рту, — едко замечала старуха после двух часов непрерывного чтения. — Нужно работать над дикцией.

И Лена работала — исступленно, до боли в одеревеневших губах. Через полгода непрерывных занятий она легко бы выдержала конкурс на чтеца-декламатора. Вот только чтецы-декламаторы никому не требовались.

Требовались деньги на поддержание существования. А денег как раз и не хватало.

Ни Лениной крошечной стипендии, ни академической пенсии старухи. Тогда-то и было решено заложить в ломбард фамильный перстень Виктории Леопольдовны — роскошный сапфир в золотой оправе. И с маленькими бриллиантами вокруг большого камня.