Победный ветер, ясный день
Шрифт:
Разных по классу и оснастке, но с одной общей чертой: они не издевались над Гурием, они любили его — ведь больше любить все равно было некого. Их сухие кили и выточенные по всем правилам корабельной науки шверты [1] не знали иных прикосновений, кроме прикосновений рук Гурия. Их зарифленные, пропитанные водостойким составом паруса не знали иных прикосновений, кроме прикосновений губ Гурия.
К тому же Гурий позаботился о том, чтобы им был виден Залив. В широкое, всегда полуоткрытое окно.
1
Шверт —
А из рабочего кабинета Гурия Залив не просматривался.
Зато хорошо просматривалась улица, по которой шли сейчас двое — взрослый мужик и пацаненок. Личность мужика была хорошо известна Гурию — Василий Васильевич Печенкин не раз фигурировал в его рапортах как зачинщик пьяных драк в кафе «Лето». Пацаненок же был не кем иным, как сыном Василия Васильевича, Виташей. Самым удивительным было то, что Печенкин вел сына не за ухо, как обычно, а за руку. И вообще, между отцом и сыном наблюдалось завидное согласие, более того, Печенкин-старший взирал на Печенкина-младшего с уважением, если не сказать — с пиететом.
В ушах Гурия звучало «Вышла мадьярка на берег Дуная, бросила в воду цветок», а это означало, что участковый пребывает в самом благостном расположении духа. «Интересно, уж не ко мне ли они направляются?» — лениво подумал Гурий и тут же невольно улыбнулся такому нелепому предположению: Василий Васильевич лейтеху Ягодникова терпеть не мог, общался с участковым только в форс-мажорных обстоятельствах, а в мирное время переходил на другую сторону улицы, стоило только Гурию оказаться в поле его зрения.
Теперь все было наоборот. Теперь отец и сын Печенкины направлялись прямо волку в пасть. Долго не раздумывая и никуда не сворачивая.
«Судя по всему — ко мне, — подумал Гурий уже не так лениво. — Судя по всему — форс-мажор!»
…Это действительно оказался форс-мажор, да еще какой!
— Родной милиции общий привет, — прогундел Печенкин, втискиваясь в кабинет. И без предисловий ткнул в сына указательным пальцем:
— Он, прощелыга!
Яблочко от яблоньки недалеко падает, что и говорить!
— Думаю, это не ко мне, — сдержанно ответил Гурий. — Думаю, это в детскую комнату милиции.
Сочувствия к малолетнему Печенкину у Гурия не было никакого. Он терпеть не мог деятелей типа Виташи: плюгашей-пакостников с соплями под носом и омерзительными мыслями под черепной коробкой. Такие, с позволения сказать, чада мучили домашних животных (от мыши до козы), писали на заборах срамные слова и подозрительно часто вертелись около женского отделения бани. Вместо того чтобы, как и положено чадам, читать Майн Рида и Фенимора Купера. Или «Декамерон» Боккаччо на худой конец.
— Да обожди ты с детской комнатой, — невежливо перейдя на «ты», перебил участкового Печенкин-старший. — Это еще успеется. Мой-то прощелыга трупак нашел.
Так-то! Знай наших.
— Что нашел? — не понял Гурий. — Какой такой трупак?
В — Настоящий. Смердячий. — От гордости за сына Василий Васильевич даже
— Да кто сидит?!
— Да трупак! Он бы там до белых мух просидел, если бы не мой прощелыга.
Только теперь до лейтенанта Ягодникова стал доходить смысл тронной речи Печенкина-старшего: Печенкин-младший, находясь в свободном каникулярном полете и шастая где ни попадя, обнаружил какой-то труп.
— Утопленника, что ли? — на всякий случай уточнил Гурий.
— В том-то все и дело, что нет! — Василий Васильевич торжествовал. — Утопленника — это мы проходили. Утопленники что! Ты выше бери. Убиенного.
— Да с чего ты взял, что убиенного?
— Да у него ползатылка снесено! Я сам видел.
— И где же ты все это видел? — Верить известному мартышкинскому выпивохе Гурий не спешил.
— Где-где! В лодочном кооперативе.
«Селена».
Легендарный местный долгострой был хорошо известен Гурию. «Селена» затевалась году эдак в восемьдесят пятом, когда Гурий был чуть постарше Печенкина-младшего. Места в кооперативе распределялись между прикормленной питерской интеллигенцией из числа активных членов творческих союзов. Да и строительство шло по-интеллигентски — ни шатко ни валко. Уже потом, когда отгремела перестройка и началась эпоха свободного рынка, его взял в свои руки энергичный молодой бизнесмен.
Бизнесмен отгрохал с десяток таунхаузов с эллингами для яхт, после чего благополучно грохнули его самого. Больше никто браться за кооператив не хотел, и он медленно ветшал и разрушался. До Гурия доходили слухи, что несколько домов в «Селене» обжиты, но соваться туда он не хотел. Там, где есть эллинги, есть и яхты.
Настоящие.
А с настоящими яхтами Гурий Ягодников покончил навсегда.
— Хорошо. Сейчас мы туда отправимся…
— Может, ты мне не веришь? — осенило Печенкина.
— На месте разберемся.
— Слышь, лейтенант… Ты тово, обязательно внеси, что трупак мой обормот обнаружил. Обязательно!
— Показания с вас и с вашего сына будут сняты в любом случае. Надеюсь, вы ничего там не трогали, Василий Васильевич? — аккуратно перешел на официоз лейтенант.
— Как можно! — Василий Васильевич так интенсивно замахал руками и заморгал глазами, что Гурий понял: если история с трупом — правда; то склонный к мародерству Печенкин обшмонал тело круче любого лагерного вертухая. Такой и в чужие трусы залезет в поисках наживы, с него станется.
…Печенкин не соврал. В кооперативе «Селена» действительно произошло убийство.
Вот уже три часа здесь работала оперативная бригада из Питера. Ягодников же охранял ближние подступы к таунхяучу та котором было найдено тело. Пока оперативники занимались местом преступления, худощавый, похожий на циркового морского льва следователь по фамилии Дейнека, аккуратно допрашивал Печенкина-старшего, Печенкина-младшего и приятеля Печенкина-младшего, еще одного сопляка-мартыгу. «Мартыгами» традиционно называли молодую мартышкинскую поросль, и второй парнишка был не самым худшим ее представителем. Во всяком случае, Гурию этот мартыга понравился гораздо больше, чем отпрыск Василия Печенкина, хотя он и видел парнишку лишь мельком.