Победоносцев: Вернопреданный

Щеглов Юрий Маркович

Наверное, претензии лютеранских пасторов и их зарубежных защитников имели место быть. Кто без греха? Но то, что рыцари шли на восток, подминая под себя, местные племена, и остановились неохотно, рухнув под мечом Александра Невского, а позднее и Ягайло, — разве не так? Разве землей в остзейском крае не владели немецкие бароны?

Все так. И геополитика здесь играла кое-какую роль. Во всяком случае, отчетливо ощущается ее привкус.

Для немногих

К чему ни прикасаешься, к какой наугад и скользящим взором выбранной мысли, всегда замираешь, рассекая строку,

уходя в ее глубь и поражаясь справедливости и современности и формы, и содержания, торжественному пониманию неразрывности народной жизни, составляющей суть истории. Приведу удивляющий сознание фрагмент из «Духовной жизни», свидетельствующий о том, как обер-прокурор, жестко оппонируя своему времени, сумел заглянуть в нашу эпоху, мистериально разворачивающуюся в XXI веке и изнывающую под бременем часто случайных и плохо подготовленных реформ, не требующих такой скоропалительности. Начало этой статьи столь блистательно и столь фундаментально, что я не берусь его для краткости ни перелагать, ни цитировать, а спешу признаться, что надеюсь вызвать острое любопытство у тебя, читатель, настолько острое, что ты сам тотчас же возьмешься за книгу и нырнешь в текст, начинающийся со слов: «Старые учреждения, старые предания, старые обычаи — великое дело…»

Руки дрожат, голова кружится от сердечного желания цитировать, и дальнейшее! Как трудно отказаться от продолжения следующей мысли: «Их поносят безжалостно, их спешат перелить в новые формы и ожидают, что в новые формы вселится новый дух…» Поклонникам Совета народных комиссаров, секретарям ЦК всяких партий, лидерам и вождям фракций, политологам, политтехнологам, футурологам и прочим комментаторам и инициаторам ужасных, нередко кровавых, событий, к которым они себя считают непричастными, ссылаясь на объективность происходящего, нижеследующее надо вызубрить, как «Отче наш», впрочем, они и «Отче наш»-то знают через пень колоду, если вообще когда-нибудь слышали об этой молитве.

«Для массы недоступно такое сознание, — начинает издалека Константин Петрович, признавая за отдельными лицами определенный уровень исключительности: писано «для немногих», — когда хотят его привить к ней извне, оно преломляется, дробится, искажается в ней, возбуждая лживые и фантастические представления. Масса усваивает себе идею только непосредственным чувством, которое воспитывается и утверждается в ней не иначе, как историей, передаваясь из рода в род, из поколения в поколение. Разрушить это предание возможно — что мы с успехом, это мои слова, и сделали, но невозможно, по произволу, восстановить его, чему свидетельство нынешнее положение, когда губернаторы и мэры ничем не отличаются — ни лексикой, ни манерами, ни многими намерениями — от председателей горсоветов и секретарей райкомов.

«В глубине старых учреждений часто лежит идея, глубоко верная, прямо истекающая из основ народного духа, и хотя трудно бывает иногда распознать и постигнуть эту идею под множеством внешних наростов, покровов и форм, которыми она облечена, утративших в новом мире первоначальное свое значение, но народ постигает ее чутьем и потому крепко держится за учреждения в привычных ему формах».

Сколько было бы сохранено русских жизней, если бы кто-нибудь лет восемьдесят назад задумался над справедливостью приведенных слов!

«Он [народ] стоит за них, со всеми оболочками, иногда безобразными [народным комиссарам и нынешним губернаторам никогда не отважиться

на подобную откровенность!] и, по-видимому, бессмысленными, потому что оберегает инстинктивно зерно истины, под ним скрытое, оберегает против легкомысленного посягательства. Это зерно всего дороже, потому что в нем выразилась древним установлением исконная потребность духа, в нем отразилась истина, в глубине духа скрытая. Что нужды, что формы, которыми облечено установление, грубые: грубая форма — произведение грубого обычая, грубого нрава, внешней скудости явление преходящее и случайное. Когда изменятся к лучшему нравы, тогда и форма одухотворится, облагородится».

Читал ли Василий Васильевич Розанов эти строки? А если читал внимательно, а не поспешно пролистывая страничку за страничкой, то так же мог написать о том, что обер-прокурор «изверился в величайшем сокровище мира, в человеческой душе»! Я давно подозревал Розанова в приверженности к «велосипедному чтению», но теперь совершенно уверился в этом его малопочтенном недостатке.

«Очистим внутренность, поднимем дух народный, осветим и выведем в сознание идею, — тогда грубая форма распадется сама собою и уступит место другой, совершеннейшей; внешнее само собой станет чисто и просто».

Какой там скептический ум! Да он верил в светлое будущее, как верит ребенок, что никогда не умрет!

«Но этого не хотят знать народные реформаторы, когда рассвирепеют негодованием на грубость формы и на злоупотребление в древних установлениях. Из-за обрядов и форм они забывают о сущности учреждения и готовы разбить его совсем, ничего в нем не видя, кроме грубости и обрядного суеверия…»

Словом, читайте и читайте внимательно «Московский сборник», и вы найдете в нем ум современный и пророческий.

Так обер-прокурор оппонировал своему времени, так он стремился предостеречь людей, Россию и «русские безумные головы» от всего того, что случилось и еще случится. Так он противостоял террору, который, бросая метательные снаряды направо и налево, надеялся занять место, не принадлежащее ему по праву: слишком мало они — метатели и револьверщики — потрудились для родной земли. Слишком мало!

Пора заканчивать! За окном декабрьская мгла. На экране телевизора свирепствуют террористы и говорят лидеры, утверждающие новые, негрубые формы. Мысли обер-прокурора стали пока достоянием немногих. Впрочем, и он, и Василий Андреевич Жуковский писали «для немногих». Пора заканчивать, но не хватает для этого духа. Хочется читать, цитировать и думать о смысле прочитанного. На Москву сыплется снег. Снег везде! Я выхожу из дому, сквозь его пелену добираюсь до Хлебного переулка и стою там долго, горячей ладонью пытаясь поймать тающие снежники.

После эпилога

Русский парадокс

Эпиграфы — это маленький роман в большом романе.

Авторское наблюдение

Славянское ощущение светлого равенства всех людей и византийское сознание золотой иерархичности при мысли о Боге.

Николай Гумилев

Нравы и времена

Вот два свойства, по мнению поэта, и составлявшие чисто русскую гармонию, которую ни в коем случае нельзя было нарушать. При ее нарушении человек закономерно испытывал горе и гнев.