Побег из ада
Шрифт:
Другой тоже был летчик, родом из Пензы, Михаил, а фамилии я не расслышал. Оба они подсели ко мне, и мы разговорились.
— Вот мы и отлетались, — заметил я. — Вчера еще парили в облаках, а сегодня сидим в яме… Плен! Думал ли я когда об этом?!.
— Никто об этом не думал, — тихо заговорил Вандышев. — В небе на вооруженном самолете мы чувствовали себя героями. А ты здесь сумей стать им!.. Что ж, коль вместе попали мы в беду, так давайте и выбираться из нее вместе!
— Легко сказать — «выбираться»… А
— Плечо не так важно, — успокоил меня майор, — а с больной ногой действительно не уйдешь… Дай-ка посмотрю, может быть, сумею помочь тебе?
Когда он стал ощупывать мое колено, я вскрикнул от боли. — Э, вывих! Вытерпишь, если потяну немного?
— Что ж, тяни, раз такое дело, буду терпеть, — согласился я, упираясь локтями в землю.
Вандышев осторожно взялся обеими руками за ступню моей ноги и потянул так, что в коленке хрустнуло, а из глаз у меня посыпались искры. Он нащупал в темноте на дне ямы маленькую дощечку, приложил и привязал ее к моей ноге. Мне сразу стало легче. Разговор возобновился. Я поинтересовался у Вандышева, откуда он родом.
— Из Рузаевки, — ответил он. — В Мордовии есть такой город.
— Неужели? — обрадовался я. — Так мы, оказывается, земляки! Я из Торбеева! Не слышал про такую станцию?..
— Не только слышал. Сколько раз проезжал через нее!
Это открытие еще больше нас сблизило и способствовало установлению нашей дальнейшей дружбы. Мы вспоминали родные места, общих знакомых, которых оказалось довольно много, и как-то легче стало на душе. Оба мы так увлеклись разговором, что не заметили, как рассвело и взошло солнце. Беседа длилась бы, наверно, без конца, если бы ее не перебил появившийся на краю ямы солдат с автоматом в руках:
— Раус! (Выходи!)
Мы все поднялись, не зная, к кому это относится. Я почувствовал, что с ногой у меня стало лучше, стоять на ней вполне терпимо. Пучеглазый, с крючковатым носом немец замахал руками, показал на меня и повторил команду:
— Раус! Шнель! (Выходи! Быстро!)
Товарищи помогли мне выбраться из ямы. Сильно хромая, я шел в сопровождении солдата в направлении, которое он указывал взмахом руки.
В штабной землянке, куда я был доставлен, за столом сидел холеный темнолицый офицер с круглыми ястребиными глазами в чине подполковника. Как потом я узнал, это был начальник штаба. Рядом с ним сидел переводчик в очках. Я понял: сейчас начнется допрос. Впервые я стоял перед лютым, ненавистным, гнусным врагом с глазу на глаз. До сих пор я видел гитлеровцев на сравнительно большом расстоянии и был вооружен. Теперь же нахожусь в их руках. Мне тяжело смотреть на них. Но приходится смотреть и даже отвечать на вопросы, которые они задают, хотя знаю, что из моих ответов они ничего
Допрашивающий разгладил лист бумаги, записал мою фамилию, имя и отчество. Скрыть фамилию я не мог: в руках переводчика находились мои документы.
— Вы русский? — был следующий вопрос.
— Нет, я мордвин.
— Я не знаю такой национальности! — перевел слова офицера переводчик.
— Мало ли чего вы не знаете о нашей стране, — презрительно бросил я.
Гитлеровца перекосило. Он перелистал мое удостоверение личности, изъятое накануне из моего кармана. В удостоверении — фотокарточка моей жены. Только год прошел, как мы соединили свои судьбы.
— Кто эта женщина? — спрашивает фашист.
— Это моя жена!
— Где она живет?
— В Казани.
— Вряд ли ты ее еще увидишь… Впрочем, всё зависит от тебя. Если не будешь ничего скрывать, то можешь еще вернуться когда-нибудь в свою Казань. Нас интересует, какие полки действуют на нашем участке фронта?.. Сообщи подробные сведения о части, в которой ты служил. Предупреждаю, что говорить надо только правду, иначе ты рискуешь всем, и в первую очередь жизнью! Выбирай.
После такого вступления спросил у меня:
— Сколько боевых вылетов на твоем счету?
— Сто!
— А сколько сбитых самолетов? Разумеется, таковых нет?
Он думал, что я буду молить о пощаде, уверять его, что никакого ущерба их армии не причинил, поэтому был крайне удивлен, когда я спокойно заявил:
— В сорок первом и сорок втором годах я сбил девять ваших самолетов. Из них три бомбардировщика.
Допрашивающий нахмурился.
— Настроение в части?
— Хорошее. Все уверены в нашей победе.
Фашист беспокойно заерзал на стуле, покосился на меня. Достал из папки газетную вырезку с портретом нашего командира дивизии, Александра Покрышкина, показал его мне:
— Узнаете?
Какой же я воин, если бы не знал своего командира?! Не только на снимке, а даже в воздухе «по почерку» я всегда безошибочно узнавал, где летит Покрышкин! Как я радовался, что был зачислен в его соединение, или, как у нас говорили, в «хозяйство» Покрышкина! И вот теперь враг требует, чтобы я выдал все сведения об этом «хозяйстве», о своем командире. Нет, этого не будет! Присяги я не нарушу!
— Не знаю я этого человека, — заявил я. — У нас в части я его не видел.
— Как не знаешь?! — вскипел офицер. — Только летчики Покрышкина летают на самолетах такого типа, на котором вчера ты был сбит!.. Ты не можешь не знать Покрышкина! Я заставлю тебя говорить правду!
— Я служил в другой части, — утверждал я, зная, что по документам они ничего не установят: в своем удостоверении личности я еще не успел сделать отметку о переводе в это соединение, в нем стоял номер старой части, из которой я прибыл.