Побег из армии Роммеля. Немецкий унтер-офицер в Африканском корпусе. 1941—1942

Банеман Гюнтер

Форт был тих, пустыня недвижима, звезды, казалось, угасали. Я заснул…

Мои глаза открылись или это сон? Луна не может быть такой яркой. Я понял, что в глаза мне светит

фонарь, а голубой отблеск в его луче исходит от пистолета-пулемета «Томпсон». Его ствол, хоть и небольшой, у самого лица казался величиной с водосточную трубу. Мой затуманенный сном мозг, быстро пробуждаясь, говорил мне, что яркий свет и насмешливо пялившийся на меня ствол мне не приснились.

Отмахнуться от наваждения рукой не удалось. Я почувствовал боль и увидел на своем запястье подкованный ботинок, прижимавший меня к земле.

Теперь я полностью проснулся. Меня поймали! Эта мысль наполнила ужасом все мое существо.

Я пытался сквозь свет фонаря рассмотреть людей, которые решили мою судьбу. Это расстрельная команда, конец пути, завершение долгого, долгого путешествия. Я хотел, чтобы автомат, глядевший на меня, открыл огонь прямо сейчас.

Пистолет-пулемет «Томпсон»?

Мой мозг неожиданно вцепился в это слово, английское слово. Я похлопал глазами. Это был пистолет-пулемет «Томпсон», не немецкий автомат MP.38 или MP.40, не «Парабеллум» и не карабин «Маузер» Kar.98k. Это был пистолет-пулемет «Томпсон»!

Последовал резкий приказ, приказ, отданный на языке, на котором я не говорил, но который был таким знакомым. Я слышал его в разных портах мира. Я слышал этот язык несколько лет назад, слышал на берегу, слышал на грузовых пароходах, он рычал в моих ушах во время драк в Ист-Эндских доках Лондона, соблазнительно шептал в борделях Мальты… И граммофон в кейптаунском притоне пел на этом же языке…

И сейчас кто-то говорил на этом языке здесь, в Бир-Хакейме, недалеко от линии фронта.

Потом они поставили меня на ноги и обыскали – зачем? Не знаю. Наконец-то я почувствовал себя в безопасности. Язык, на котором они говорили, был языком не расстрельной команды, а англичан.