Побег из Бухенвальда
Шрифт:
После служения хозяин мне рассказывал об Иисусе, но мой немецкий был очень ограничен, и я больше догадывался, чем понимал. Однажды после воскресного служения я сказал хозяину, что открылись лагеря, куда собирают русских для отправки на Родину и я тоже хочу возвратиться домой. Эта новость его сильно опечалила.
Я ожидал, что это обрадует его, ведь лишний рот за столом, но он не советовал мне возвращаться, уговаривал, чтоб я остался жить у него. Он предупреждал, что меня могут обвинить в измене Родине, и я уже почти решил оставить мысли о доме, ведь тут я чувствовал себя в безопасности.
Эллу я уважал как родную сестру, но частые прогулки по городку нас сблизили. Она рассказывала об отце, какой он хороший, что отец очень гордится мною и всем рассказывает, как спас меня. Он всегда мечтал иметь сына и меня принял, как сына. Моя душа разрывалась надвое.
Мне хотелось
«Еще подумаю». Когда я проходил по коридору второго этажа, смотрел на двери. Первая дверь была кабинетом хозяина и потом их спальня. Затем шла спальня Мэри, а за ней Эллы. Здесь я останавливался и мне хотелось постучаться в дверь и пожелать ей спокойной ночи, но я этого никогда не делал, так как считал, что это неприлично. Проходил еще две комнаты, которые были уже пустые — француз и поляк уехали. Самая последняя комната — моя. Это мой дом, делай, что хочешь, отдыхай, читай.
Книг русских мне принесли много, было время — я читал, но сейчас не до книг. Ложился в кровать, все хорошо, только бессонница мучает, домой хочется. Начинал мечтать, как вернусь домой, какая будет радость. Мы уже не виделись три года, возможно, кого-то уже нет в живых, ведь шла война. Но мысль о том, что родителей нет в живых, причиняла мне муку и я сразу отгонял ее в сторону. Хотелось верить, что все хорошо, скоро увижу своих. Вернутся прежние счастливые времена, когда за родительским столом собиралась вся семья. Обеды наши не были такими сытными, как у этого немца, зато веселья за столом было больше. Почему-то вспоминалось все хорошее. Веселые, с искорками насмешки глаза отца часто представали перед моим мысленным взором, и в такие минуты я готов был снова обречь себя на трудности, лишь бы попасть домой. Всегда старался думать, что родители живы. Они меня провожали, и они меня ждут. И я останавливался на одном: мне нужно возвращаться домой. Съездил с друзьями на велосипеде в русский лагерь переселенцев, который находился примерно в двадцати километрах. Посмотрели на жизнь в лагере, народа там было много, кормили хорошо.
Рассказывали, что сюда приезжают вербовщики из Аргентины, Бразилии. Те, кто не хотел возвращаться обратно в Россию или на Украину, записались на очередь, чтоб выехать в какую-нибудь страну. Туда старались брать семейных. Эти люди должны были пройти медицинскую комиссию и потом их увозили в другой лагерь. Конечно, лагерей было много, а желающих остаться в Европе — еще больше. Но я окончательно решил ехать домой и ничто не могло повлиять на мое решение. Прощальный вечер прошел грустно и это понятно. Хозяин совершил молитву надо мной, мы обменялись адресами и распрощались. Я не знал, как отблагодарить хозяина и только повторял:
— Бог вам заплатит за меня.
На следующий день отправился в лагерь. Делать там было нечего и мы организовали группу велосипедистов, которые ездили по деревням и просили продукты для общей кухни. Я был доволен этой работой, ведь так быстрее проходило время. Когда мы ездили по селам, вели себя прилично и были довольны тем, что нам давали. Но существовала другая группа людей, которая занималась разбоем и прославилась своим пиратством.
Проявляли наглость, грабили и награбленное привозили в лагерь для общего пользования. У них даже появились мотоциклы с коляской. Но я к таким людям не присоединялся, поскольку считал себя верующим. Однажды наша группа примерно из пятнадцати человек выехала в направлении «моей» деревни. Я проговорился, что здесь недалеко живет мой хозяин. Все сразу же изъявили желание поехать к нему. Я согласился, но при одном условии, что мы ничего просить у него не будем, даже яиц, ведь он был такой добрый ко мне. Воображая из себя героев-победителей, мы вихрем внеслись во двор и я, как свой человек, иду к дому. На крыльцо вышел очень взволнованный хозяин дома, оно и не удивительно, ведь слух о русских, как о грабителях, дошел и до него. Я подошел к хозяину и снова стал благодарить за спасение моей жизни. Взгляд его сразу потеплел, а тут и хозяйка вышла на крыльцо. Нас пригласили в дом, накрыли стол и принесли ящик вина. Сколько я жил у них, ни разу не видел, чтоб в этом доме пили вино, поэтому был крайне удивлен. Прошло уже четыре года как я пил вино и знал, как болит голова после этого. Решил выпить совсем немножко, но даже от такого количества у меня закружилась голова. Я обратил внимание, что за столом не было Эллы.
— А где Элла?
— Она
Я очень растерялся, не ожидая такого ответа. Поднялся на второй этаж, несмело постучал в комнату Эллы и зашел. Да, действительно она была больна. Немного посидел, поговорил. В последний раз я попрощался с Эллой, в ответ она покачала головой. Так и уехал в лагерь. Это было последнее свидание с этой семьей. Через несколько дней нас отправили на родину. Подали машины, загрузили наши вещи и прощай, Германия!
Эта история не выдумка, а действительная жизнь Григория Зинченко.
Часть III. Возвращение на родину
Был жаркий августовский день, церемония передачи пленных проходила в торжественной обстановке. Несколько сот американских солдат были выстроены в три ряда, как на параде, а с другой стороны в таком же порядке, но только в четыре ряда, выстроились русские войска. Машины с пленными находились на нейтральной полосе. Мы сидели в открытых машинах и ждали, что будет дальше. Но вот, по какому-то невидимому знаку, колонны двинулись навстречу друг другу. Со стороны казалось, что идут навстречу два вражеских полка. Было такое чувство, что русские сорвутся с места и с криком «Ура, за Родину, за Сталина!» — пойдут в атаку. Но произошло совсем по — другому, здесь навстречу друг другу шли союзники. Когда войска сблизились, все остановились, офицеры вышли вперед. Минута напряженного молчания. Мы, казалось, перестали дышать, внимательно наблюдая, что будет дальше. Они подали друг другу руки, а потом стали обниматься. Ряды дрогнули и через какое-то мгновение все смешалось, солдаты бросились навстречу друг другу с распростертыми руками, как бы говоря, что оружия уже нет в их руках и они готовы обнять друзей. Простые солдаты двух могущественных стран обнимаются, и слезы радости блестят на глазах. Мы, сидевшие в машинах, были люди гражданские и не знали, что нам делать? Не верилось, что дожили до минуты освобождения, что страшное все осталось позади. Здесь были те, кого добровольно-принудительно угнали на работу в Германию, и сейчас они пожелали вернуться на родину. Но были и те, кому удалось спастись из фашистского плена, чудом оставшиеся в живых и поэтому особенно счастливые.
Женщины, со слезами на глазах, бросились к солдатам, все повыпрыгивали из машин, стали целоваться и обниматься, хотя были совершенно чужие, но радость всех объединила, сделала близкими и родными. Наконец, все успокоились, но слезы продолжали литься из глаз.
Солдаты стали угощать друг друга, чем могли. На душе был покой, конец скорбям! Свобода, скоро будем дома!
Какое счастье — после испытаний и трудностей соединиться в едином порыве радости. Уезжая, американские солдаты на прощанье долго сигналили, мы, провожая их, махали руками до тех пор, пока машины исчезли из поля зрения. Нам предложили располагаться кто где может, под открытым небом, поставили небольшую охрану, хотя мы и не собирались куда-то бежать. У некоторых были мешки и даже чемоданы с вещами. Стали делать постель для ночлега. У меня же не было ничего, кроме костюма, который дал хозяин и рубашки с печатью «Бухенвальд», но душа моя пела от радости. На следующий день нас разделили на группы, женщин отвезли в женский лагерь для отправки домой.
Мужчин же разделили на две группы, молодежь до двадцати пяти лет в одну группу, а остальных — в другую.
Позже я узнал, что старшую группу отправили в Сибирь на лесоповал. Меня, как и всю группу, зачислили в армию. Так, находясь еще на немецкой земле, я стал солдатом.
Когда-то, еще живя в лесу, я мечтал добраться до Чехословакии. И вот, похоже, мечта стала сбываться.
Там, где можно было пройти за три дня, нас водили целый месяц, по одной и той же дороге, из Германии в Чехословакию и обратно, то на север, то на юг. Наконец, мы вырвались из этого заколдованного круга и через Польшу двинулись на Украину. К зиме мы пришли в город Коростень Житомирской области, где и началась по-настоящему моя служба в армии.
Я быстро пошел на повышение. Меня сразу же приняли в комсомол, ведь это считалось путевкой в жизнь.
Затем перевели в отдел писарем батальона, так как у меня был красивый почерк, а вскоре я стал заместителем начальника по политзанятиям. Занятия проходили по понедельникам, и им я посвящал все свое время. В штабе мне давали подсобный материал и говорили, на какую тему я должен подготовить доклад. Занятия проводил капитан, у которого я был помощником. Но через некоторое время мне доверили самостоятельно проводить политзанятия. Сначала, для практики, мне доверили роту, но впоследствии дали батальон. Слух о том, что я был узником «Бухенвальда», прошел по всему гарнизону.