Побег из Рая
Шрифт:
Женщины перестали возмущаться и начали раздеваться для обыска. Такого мы еще не встречали! Сразу видно, — Украина, одна из самых просоветских республик Советского Союза, менты и те с комсомольскими значками на груди. Рюкзаки, с которыми мы прошли не одну тюрьму, на Лукьяновке приказали нам сдать в камеру хранения при условии, что они должны быть пустыми. Куда теперь переложить вещи и продукты? Мы решили завязать на узел штанины наших полосатых пижам, которые нам привезла мама в больницу незадолго до нашего отъезда. В пижамные штаны мы затолкали свои вещи и затянули сверху
Прошло несколько дней и вот мы снова сидим в боксике на этап, где к нам посадили молоденького парня. У него очень смешные неровно обрезанные ниже колен штаны.
— Что они от меня хотят?! С самого утра по боксам таскают и в камеру не ведут, — возмущался он.
— Слушай, а что у тебя со штанами? На чифир что ли штанины спалил? — спросил я.
— Менты гадкие ещё утром на шмоне их порезали. Бахрома на моих клешах им не понравились, вот и приходится теперь так ходить.
— Сразу видно что Украина! Только здесь такое может быть, — сказал Миша, вспоминая как дома в Кривом Роге милиция с дружинниками делала облавы на танцплощадках, отрезая клеша на брюках прямо на месте. Из глубины тюрьмы слышался крик, кого-то сильно били и волокли по тюремным коридорам.
— Прекратите! — услышали мы голос женщины и сильный стук в дверь. — Прекратите! Что вы, сволочи, делаете! Здесь беременная женщина! Ей плохо!
За дверями возникло замешательство.
— Закройте дверь! — командовала надзирательница, от чего крик стал приглушенным и постепенно исчез в глубине здания. Мы сидели молча, пока не открылась наша дверь и вошли два надзирателя. У пожилого мента было добродушное лицо, чего нельзя было сказать о молодом и опять с комсомольским значком на груди.
— Что это вы, ребята, в Финляндию пошли? — поинтересовался пожилой.
— Просто так, — ответил я, желая скорее от них отвязаться.
— Просто так? — переспросил молодой. — Изменники! Пристрелить бы вас нужно! Правильно, что вас финны выдали! — разошелся комсомолец.
— Выходи! — приказал он Мише.
— Перестань, пусть будут вместе, — вступился пожилой.
Брата перевели в другой бокс. Я сидел пока не открылась кормушка и мне протянули на этап две булки хлеба.
— А зачем две булки? Куда это можно два дня в «столыпине» ехать? — спросил я зэка-раздатчика.
—
От неожиданности я оторопел. В Черняховскую спецбольницу я не ожидал попасть.
В «воронке» кроме нас двоих было ещё две женщины. «Столыпин» стоял в ожидании на запасных путях, окруженный охраной и собаками. Вагон был пуст. Конвой повесил дополнительные замки на отсек женщин и на наш. В проходе вместо солдата на карауле прохаживалось сразу два прапорщика. Тощий, низенького роста горластый старшина-грузин гонял рядовых солдат, выполнявших покорно все его распоряжения.
— Фамыля! За што сыдышь? — направляя свет от фонаря в лицо в хорошо освященном вагоне спросил меня старшина.
— Какая тебе разница? — ответил я понимая, что он спрашивает из любопытства.
— Ты мнэ все-таки скажэшь статъю? — не отступал он.
— Что здесь происходит? — спросил прапорщик. — Смотри у меня! До утра будешь вагон скрябать, — пригрозил он мне.
Солдаты простукивали купе у женщин и повторяли:
— Спецконвой… Спецконвой…
Затем они явились к нам и тоже простучали стенки и полки вагона, отыскивая дырки. Мы легли на лавки, бросив рюкзаки под голову.
— Убрать всё из-под головы, — приказал прапорщик.
Каждый час приходил грузин. Он светил фонарём в лицо и, убедившись что это всё ещё я и мой брат, шел проверять женщин. Глубокой ночью я проснулся от громкой ругани прапорщика.
— Кто тебе разрешил лечь?! Слазь живо!
— Но уже два часа ночи, — отвечал человек с прибалтийским акцентом.
— Слазь! А то сейчас быстро слетишь и никаких разговоров, — и прапорщик прошёл мимо, не делая нам никаких замечаний.
— Ты зачем это курышь?! — теперь пристал к прибалту грузин.
— Это ты опять! Тебе что, не известен порядок? Сейчас мы тебя обучим, — подоспел на помощь к грузину прапорщик.
Прибалт уже не знал как выпутаться из этого положения и лишь бормотал что-то в свое оправдание.
— Ну, ладно, ложись, — сменив гнев на милость распорядился прапорщик и в вагоне стало тихо.
— Приготовиться с вещами на выгрузку, — прозвучала команда ранним утром.
«Странно, куда это нас привезли? — подумал я, — хлеба дали на два дня, а выгружают через ночь».
В «воронке» мы оказались с прибалтом и молдавским турком.
— Ну и конвой попалься, какой-то пешенный. То — нелься! То — не полошено! — жаловался прибалт.
Нас привезли в Гомелевскую тюрьму. Она больше походила на агитационный центр. Во дворе висели большие красочные плакаты, намалёванные местными умельцами, призывающие заключенных к коммунистическому честному труду, чтобы выйти на свободу с чистой совестью. В маленькой этапке на двухъярусных нарах сидело много людей. Худой и длинный парень с далеко выдвинутой вперед челюстью сидел за столом и разводил в моче сажу от паленого каблука, чтобы сделать татуировку. Рядом ходил другой, с лицом полного идиота от рождения. Гремели кормушки. В камеру подали хлеб, сахар и по рукам пошли миски с жидкой кашей.