Побег из «Школы искусств»
Шрифт:
– А у них у всех аналогичные плакаты в прежней жизни на стенах кабинетов висели. И в вестибюлях. Особенно у тех, кто из комсомольских богов пришел. Таких половина, – он отошел, полюбовался работой. – А платят хорошо. Думаешь, я бы смог провести реконструкцию мастерской без них?
Черноусов снова осмотрелся.
– Да уж, – сказал он, – реконструкцию ты провел серьезную. Ничего похожего на прежний бардак не осталось. Жалко, ей-Богу.
– А чего жалеть? – Маевский скривился. – Я где-то читал, что бардак в помещении является
– Наверное, ты прав… – так и не притронувшись к чаю, Черноусов поднялся прошелся по мастерской. Остановился у компьютера, стоявшего в дальнем углу. – Говоришь, в основном на компьютере пашешь?
– Придумал замечательную технологию, – оживленно объяснил Маевский. Правда, и в его оживлении Виктор уловил некоторую долю искусственности. – Делаешь композицию на компьютере – в любой программе компьютерной графики, знаешь – «Корел» или «Фотошопе»
– Да нет, куда уж нам… – пробормотал Черноусов, делая обиженное лицо. – Мы провинциалы, вашим премудростям необучены.
Маевский нетерпеливо махнул рукой:
– Ладно тебе, это я так… Вот, делаешь, стало быть все это на экране, обрабатываешь. А после печатаешь картинку на цветном принтере.
– Так это же не то, – разочарованно заметил Синицын. – Тебе же платят за ручную работу, за живопись, а не за отпечаток.
– Погоди, погоди, я же объясняю. Дальше берешь картон с натянутым холстом. Чуть смачиваешь отпечаток и наклеиваешь на холст, – Маевский увлекся объяснением, даже перестал выписывать ангельское крылышко. – Так вот. Структура ткани проступает сквозь бумагу. Потом сушишь и покрываешь лаком. И ни один профан не отличит эту картину от написанной кистью. Понятно? Хочешь, делай оригинальную композицию, хочешь – копию известной работы.
– Понятно. Халтуришь, значит, – укоризненно заметил Синицын. – Люди тебе платят за тяжелый каторжный труд и муки творчества. А ты – раз-два, посидел за компьютером. Мошенник ты, выходит.
– Думаешь, кто-нибудь из них в состоянии это заметить? – Маевский радостно захохотал. И смех его тоже был явно неискренним. Да и сама встреча менее всего напоминала встречу друзей. Чрезмерная громогласность и говорливость хозяина – с одной стороны, псевдолюбознательность гостей – с другой. Чтобы как-то прикрыть неловкость, испытываемую им самим, Виктор спросил:
– Для себя что-нибудь пишешь?
– Некогда. Старые работы продал.
Черноусов вспомнил «Гомера и его героев».
– Мардеровскую копию ты тоже продал? – спросил он.
– Тоже.
– Я ее вчера видел, – сказал Виктор, обращаясь не столько к Маевскому, сколько к Синицыну. – В кабинете вице-президента «Юг-Финансы-2000».
– Точно, – после крошечной паузы сказал Маевский. – Он и купил.
– Ты с ним знаком? – спросил Синицын.
Верещагин пожал плечами.
– В каком-то смысле… – он пояснил: – Эта компания у меня заказывала несколько картин, для офиса.
Странный
– Женя, – спросил вдруг Черноусов задумчиво. – А что все-таки произошло с твоим учителем?
Маевский не обернулся, но спина его напряглась и рука, которой он выписывал раскрытое крыло ангела, дрогнула.
– Учителем? – переспросил он. – Ты о ком, Витя?
– Да все о нем же. О Мардере.
На этот раз Маевский обернулся. На лице его видна была странная смесь недовольства и легкого испуга.
– А что это тебя вдруг заинтересовало? – спросил он. – Мардер умер давно. Еще до твоего отъезда.
– Да, верно. До моего отъезда. По-моему, он умер через неделю после того, как его посетил Семен Левин. Помнишь такого искусствоведа?
Маевский пожал плечами.
– Тоже, увы, покойник, – сказал Черноусов. – Не помнишь? Они умерли один за другим. Старик в конце октября 1982 года у себя дома, от сердечного приступа. А Семен Левин с женой Тамарой – от несчастного случая. В Лазурном. Решили в шторм порыбачить. В ноябре, примерно через неделю после Мардера. Не слышал?
Маевский отложил кисть, медленно вытер руки тряпкой. Подошел к свободному креслу, сел. Внимательно посмотрел на Синицына, равнодушно разглядывавшего картины, потом на Виктора.
– На что ты намекаешь? – подозрительно спросил он.
– Разве я на что-то намекаю? – Черноусов посмотрел на него с искренним удивлением. – Я просто вспомнил. Это ведь произошло незадолго до моего отъезда. Вот, вспомнилось. Так ты не ответил: знал ты Семена Левина или нет?
– Немного знал, – ответил Маевский. Настороженность в его взгляде сохранилась. – Дальше что?
Виктор перевел взгляд на недописанную картину.
– Так, ничего. Скажи, Мардер никогда не говорил тебе что-нибудь вроде «Школы искусств»? – спросил он с деланным безразличием. При этих словах Синицын оторвался от созерцания абстрактной композиции, сохнувшей на втором мольберте и с интересом воззрился на старых друзей. Но ничего не сказал.
Маевский помолчал немного, словно решая – отвечать ему на этот вопрос или нет.
– Он так лагерь называл, – неохотно ответил он. – Я же тебе рассказывал – старик отсидел при Сталине почти тридцать лет.
Синицын оторвался от рассматривания верещагинских шедевров и подошел к ним.
– А почему? – спросил он. – Почему он именно так называл лагерь, не помнишь?
– Мардер был человеком с юмором, – хмуро ответил Маевский-Верещагин.
– А где он сидел, ты не помнишь? – спросил Черноусов.
– Большую часть срока на Колыме, – ответил Маевский. – А до того, несколько лет, по-моему, где-то под Москвой.
– Не в Покровском?
– Не знаю… – Женя раздраженно отбросил кисть. – Да что вы мне тут допрос устраиваете? В чем дело?