Побег от ствола судьбы на горе жизни и смерти

О'Санчес

– Ну, Малек, уважил, что и говорить. Ах, давно мы так не бывали за кружечкой. Думалось, что до деревянного бушлата и не приведется уже, а, Варлак?

– Аллах милостив. А и правда, хорошо посидели. Пауки не донимали, не то глянули бы, твари, в глазок, да и поломали бы весь кайф. На воле такой кубик сколько стоит?

– Ребята говорили, что девяносто шесть пенсов, но нашим он по два талера обходился. А на крытках, я слышал, по три и даже по пять.

– А когда-то киссермар неполный он стоил на воле – в два с лишним раза дешевле, да. Кто там на воле сейчас основной? Кто правит на псарне?

– Господин Президент, кто еще? – не понял Гек.

– Зовут-то его как нынче? Понятно,

что Господин Президент, не султан же египетский.

– Юлиан Муррагос. Он давно уже Президент, лет десять, а то и больше.

– Точно, помню. Только не десять, а лет пятнадцать, как он уже в президентах-то ходит, гондон штопаный.

Гек испуганно оглянулся на дверь.

– Не дрейфь, Малек, правда – она и есть правда, и никуда от нее не денешься. А покойный-то Господин Президент и вовсе псом был, им даже пидоры бы побрезговали – в свою компанию брать…

На четвертый день в камеру загрузили еще одного сидельца, плешивого, толстогубого и румяного мужичка с гнусавым голосом. Этот, не представляясь, зыркал по всей камере, словно искал чего-то, сначала попытался завязать разговор с Геком, потом с Варлаком. Но старики на пальцах дали понять Геку, что они его не знают, а он их, на всякий случай. Так что Гек сидел на своей шконке, тупо глядя на решетку с намордником, словно пытаясь рассмотреть за ней небо, да поматывал стриженой головой в такт песне, которую он мычал вполголоса, почти про себя. Старики заварили остатки чифира и, не обращая внимания на Гека и губастого, выпили его. Потом стали браниться между собою и до того раскипятились, что когда пришла пора гулять в тюремном дворике, Суббота пошел гулять, а Варлак остался. (Даже прогулочный дворик в Крытой Маме был сделан по-подлому: в каменном колодце с дополнительными семиметровыми стенами на высоте пяти метров сделан был подвесной потолок с зазорами у стен, чтобы свежий уличный воздух свободно проникал, но солнца и неба видно бы не было.) Гек тоже собрался было на прогулку, но его цапнули к следователю. Губастого, как выяснилось позже, тоже вместо прогулки увели в кабинетные недра. Гека не допрашивали, а просто использовали как фон при опознании: завели в комнату, где стояли три стула, посадили на средний. Слева и справа посадили еще двоих парнишек. Опознаватель или опознаватели разглядывали их сквозь односторонне тонированные стекла. В чем было дело, кто кого опознавал, Геку не рассказали. Он умудрился стрельнуть сигарету у чернявого мужика-штукатура, прямо на ходу. Вертухай дал ему за это несильного пинка, но даже сигарету не отнял, – видно, и впрямь дело к воле шло.

Когда он вернулся в камеру, все, включая губастого, были уже там, к немалой досаде Гека, которому не терпелось поговорить со стариками насчет этого странного соседа. Сигарету он отдавать поостерегся, видя, что Ваны в упор его не видят и знать не хотят. Не разговаривали они и между собой, видимо, еще после той перепалки. Губастый повздыхал, поерзал, попытался было рассказать, за что его посадили, но замолк, видя, что никто на него не смотрит и не слушает.

Вдруг звякнула дверь, в камеру быстро вошли трое надзирателей, и начался шмон. Но улова не получилось – чай был выпит уже, игла испарилась бесследно, сахар был молочный, приравненный к конфетам, а значит, изъятию не подлежал. Тем не менее шмон был полный почти, с прощупыванием швов и заглядыванием в полость рта. В задницу не заглядывали, что, кстати, было нарушением, но шмотки перетряхнули, составили опись. У Гека конфисковали вшивник, пригрозив изолятором; это был единственный трофей.

Еще через полчаса Гека дернули на допрос. Следователь в майорских погонах с фальшивым добродушием расспрашивал Гека о житье-бытье и планах на будущее. Перед ним лежал

отчет о произведенном в камере обыске. Но Гек с таким трудом усваивал самые элементарные шутки и вопросы, хотя и старался, что следователь почти сразу перешел к делу и начал впрямую расспрашивать Гека о стариках.

– Тукнутые они, – охотно ответил ему Гек, противно выворачивая мокрые губы. – Базарят, базарят, а чо базарят – и не понять. Ста-арые.

– Чай откуда у них?

– Чо я, Фидель Кастро? Откуда мне знать, коли они мне даже глоточка не дали. А у одного – видел небось – и глаза нет, хоть фанерку прибивай. Я его про себя Циклопом зову… – Гек загыгыкал, разбрызгивая слюну. – И губастый та еще сволочь, мое мыло тиснуть хотел…

Майор брезгливо отерся, сверяясь с отчетом надзирателей, быстро написал протокол и протянул Геку ручку:

– Распишись вот здесь.

– Че это?

– Протокол допроса.

– Ниче я не буду подписывать. Мне домой хочется, на волю выпускайте как безвинно посаженного, вот вам весь мой сказ. А не то Господину Президенту такую телегу накачу, что все вверх тормашками полетите! Может, тама срок мне прописан, в бумаге вашей, а?

– Ты дураком мне не кидайся, подписывай.

– Вертайте в мою камеру. Не буду подписывать, хоть убейте. Посадить сызнова хотите, на «жоржа» взять? – Гек сменил вдруг ярость в лице на плаксивое выражение, губа и глаз конвульсивно задергались, он зарыдал.

Майор носил голубые петлицы, и Гек это видел. Простой следак или опер из уголовки такие фокусы раскалывал в момент до жопы и ниже, но матерый волк контрразведки и политического сыска не часто встречал в своих застенках несовершеннолетних уголовников, он съел все за свежие овощи, даже пожалел в душе своих коллег из внутренних дел, вынужденных работать со старыми маразматиками и малолетними дебилами, вроде этого явного дегенерата.

– Ну что, что нюни распустил, кому ты нужен – сажать тебя. Держи язык за зубами, где был, что спрашивали. А я узнаю между делом, может, тебе можно срок скостить… Но это, брат, заслужить надо. Понял? Доказать, что ты твердо встал на путь исправления…

– Обещать-то все вы горазды, – все еще хлюпая носом, прохныкал Гек. – Сигарет-то хоть дай, и то хорошо.

– На, возьми. – Майор указательным пальцем двинул наполовину полную пачку «Бабилонских» по столу, по направлению к Геку.

Тот быстро сунул пачку в карман.

– Где писанина ваша?

– Вот, прочти и распишись. Протокол допроса… Подписка о неразглашении…

Гек наморщил посильнее лоб и стал глядеть в бумагу, поворачивая перед собой то тем боком, то этим, стараясь при этом успеть прочитать написанное. После этого он взял перьевую ручку, закусил высунутый язык и, сильно нажимая на перо, поставил здоровенный корявый крест под протоколом. Затем ту же операцию проделал и с подпиской, заранее напечатанной на стандартном бланке.

«Ты что, к тому же еще и неграмотный?» – хотел было вслух удивиться майор, но быстренько передумал: для оформления допроса неграмотных существовала иная процедура протоколирования и подписи. «Дело внутреннее, никто и придираться не станет». Он вызвал конвойного и через десять минут уже начисто забыл о Геке.

А в камере его встретили Варлак и Суббота. И никого не было, кроме них. Губастый так и не вернулся с очередного «допроса». Оба они смотрели на Гека улыбаясь, но первыми разговора не начинали, ждали, что скажет Гек.

– Новости есть, – сообщил Гек. – Губастый – кряква, это первое. Вас пасет служба безопасности – синепогонники. Губастый про чай вдул, а я на дурака косил, этот-то – поверил! Вот уж не думал, что в Службе такие дубари сидят. В кино-то по-другому показывают. Меня не следак, а майор из Службы допрашивал…