Побег
Шрифт:
Сердце Вэл глухо забилось, когда он захлопнул дверь и запер ее, сняв куртку, чтобы показать черную футболку. Он позволил куртке упасть на пол.
— Раздевайся.
Вэл прислушалась к Мередит, но все, что она могла услышать, был К-поп.
— У меня еще есть два дня.
— Я здесь не для этого. Я здесь из-за тебя. — Когда она не пошевелилась, он стянул с ее плеч халат и притянул ближе за рукава. — Я думал о тебе.
Когда его губы встретились с ее губами, это было похоже на призрак страсти: дрожащий контур чего-то почти осязаемого, но все равно пустого
— Ты убил человека? — спросила Вэл, и это заставило его отстраниться, чтобы пристально посмотреть на нее, держа на расстоянии.
— Что?
— Русский. — Вэл на удивление ровно произнесла. — Ты убил его?
Лука усмехнулся.
— Ты думаешь, что мы — мафия? Я не знаю никаких русских.
— Не обязательно знать кого-то, чтобы убить.
— Возможно, это самая правдивая вещь, которую ты когда-либо говорила. — Лука одарил ее острой усмешкой, и она увидела, что один из резцов сколот, что делало его острее. «Как клык», — подумала Вэл.
— Ложись, — приказал Лука, когда отстранился, и, дрожа, Вэл подчинилась.
Он жестко трахал ее, обхватив рукой за шею, удерживая до тех пор, пока она едва могла дышать. Вэл всхлипнула в сложенные чашечкой пальцы, прикрывая рот, чтобы заглушить свои крики. «Слава Богу, что есть музыка», — с горечью подумала она, когда Лука хрюкнул после особенно глубокого толчка. Интересно, слышит ли Мередит нас? Надеюсь, что нет, о, пожалуйста…
Вэл знала, что то, что они делали, объективно неправильно. Но похоже, это не имело значения. Маленькая, зловещая часть ее сознания решила, что этот секс может сделать жизнь Вэл немного веселее. Что она оцепенела ко всему остальному, кроме этого маленького кусочка запретного удовольствия.
Лука не обнимал ее после, так же как никогда не раздевался. Он сел на матрас в шести дюймах от нее, оглядывая комнату, как будто пытался понять Вэл.
Рубашка спереди намокла от пота, и он дышал немного тяжелее, но, если не считать растрепанных волос и влажной кожи, Лука выглядел совершенно невозмутимым.
Что он в этом находил? Просто дешевые острые ощущения? Вэл не осмелилась спросить. Она схватилась за перед своего халата, который был расстегнут и распахнут. Внезапно она почувствовала себя болезненно обнаженной. Он мог бы убить ее сейчас, если бы захотел, легко. По причинам, не зависящим от нее, он, похоже, пока не хотел этого делать. Она не была уверена, почему.
«У меня есть еще неделя на побег, — подумала она. — И затем… что?»
Лука никогда не говорил ей, что будет дальше. Смерть в ночном клубе? Утопление в заливе? Может быть, это — все это — просто потому что у него заканчивается срок. Она изучала его лицо в профиль. Может быть, все это просто игра.
— Это альбомы для рисования? — спросил Лука ни с того ни с сего, пока Вэл не заметила, что его взгляд прикован к стопке у кровати.
— Нет, — резко сказала Вэл. Слишком резко. — Они… это не альбомы.
— Выглядят как альбомы. — Сверкнул обломанный резец. Лука знал, что она
— Знаю, — ответила она, потому что, конечно, знала. Так она с ним и познакомилась.
Потому что она тоже когда-то любила искусство. До того, как оно стало покаянием и воспоминанием о боли. Ей нравилась эта дикая, безудержная свобода: полотно — открытая дорога, полная возможностей. Но затем… оно превратилось в тюрьму.
Потому что Гэвин хотел, чтобы она стала его вечной темой, запечатленной на холсте с деталями, выгравированными кровью вместо чернил.
Потому что она видела его желания, обозначенные черным по белому. Даже сейчас, воспоминаний этих графитовых набросков, изобилующих темной эротикой и жестокостью, оказалось достаточно, чтобы вызвать дрожь.
Гэвин был художником в той же степени, в какой шантажиста можно считать поэтом. Его средой была боль, и любая реакция на то, что он делал, не имела большого значения.
Просто еще одно средство для достижения его цели.
— Он не был художником, — сказала Вэл, позволяя своему тону сказать, что она думает об этом. — Я лично думаю, что он был безумен.
— Гениальность и безумие — это всего лишь две стороны одной медали. — Лука наклонился и взял альбом, лежавший сверху стопки, лениво листая его. Рука Вэл напряглась. Она хотела остановить его, но не осмелилась. Вместо этого наблюдала за его лицом, которое совсем не изменилось, когда его глаза пробегали по каждой тщательно помеченной странице, прежде чем он со стуком закрыл его.
— Некоторые из них немного безумны, Валериэн.
— Хватит. — Она выхватила альбом у него из рук. Он позволил Вэл забрать его, прислонившись спиной к стене, чтобы посмотреть, как она швырнула его через всю комнату. Он с громким стуком ударился о стену, прежде чем раскрыться на изображении двух людей, сплетенных в объятиях, которые только самые развращенные души соизволили бы назвать «любящими».
Музыка в комнате Мередит смолкла, и Вэл увидела, как губы Луки скривились, когда он перевел взгляд на стену, которую она делила со своими соседками. Она затаила дыхание, ее пульс бился как бешенный.
Музыка заиграла снова, почти неуверенно. Вэл выдохнула.
— Тебе нравится играть с ножами? — спросил Лука, имея в виду изображение, на котором остался открыт альбом. Вэл, не глядя, точно знала, о ком он говорит, и ее лицо покраснело от унижения.
— Нет.
— О, Вэл, — сказал он таким знакомым тоном, что она вздрогнула. — Не лги.
— Я не лгу. — Она сжала губы. С закрытыми неуместно темными глазами сходство между ним и его братом казалось еще более сильным. — Это просто мусор. Я продаю их онлайн извращенцам.
— М-м-м.
Вэл смотрела, как он перебирает цепочку, наполовину скрытую под рубашкой. Она мельком увидела подвеску, когда он сплел звенья вокруг костяшек пальцев. Это был крест.
— Ты религиозен?
— Бывший католик. — Крест скользнул обратно под рубашку. — Моя мать заставляла нас всех ходить в церковь, надеясь, что это очистит нас от стыда и позора.