Побежденное одиночество
Шрифт:
– Нет, он просто занят чем-то недозволенным, прекрасно понимая своей умной головой, что это очень, очень плохо.
– О… – пробормотала Эшли, широко распахнув глаза и едва поспевая за широкими шагами Коула. Она была сейчас благодарна Богу за мир и покой, компанию взрослого человека, и ей как-то не приходило в голову, что спокойствие может быть каким-нибудь необычным. И это только доказывало отсутствие у нее достаточного опыта общения с детьми.
В гостиной не было никаких признаков пребывания Кельвина, хотя весь пол был усеян смятыми страницами из журналов. Скользящая балконная дверь прочно сидела
Странная и совершенно неуместная дрожь пробежала по ее спине, когда она шла за Коулом в спальню. Гнездо из подушек, которое она использовала как временную постель для Кельвина, было пусто, так же как и ее кровать. С легким смущением она заметила, что украшенные цветочным орнаментом простыни и гармонирующее с ними покрывало были все еще разбросаны в беспорядке, как и утром, когда она сбросила их и побежала в ванную, чего потребовал разбудивший ее Кельвин.
Ванная казалась уже единственным местом, где он мог быть. Она даже слышала, как он счастливо болтает, но намного более приглушенным тоном, чем его обычные стереофонические вопли.
Коул рывком открыл дверь ванной и застыл на месте. Она увидела его искаженное ужасом отражение в зеркале и посмотрела через него. Кельвин был в мазках помады с головы до ног, но не это повергло в ужас его отца: в руке у малыша была пара ножниц и он с удовольствием отрезал у себя пряди волос. То, что от них осталось, торчало в разные стороны диковинными маленькими островками, что напомнило ей об одной рок-звезде с ее решительным и быстрым парикмахером.
– Кельвин! – загремел голос Коула, и ножницы полетели на пол. – Что ты делаешь?
Кельвин взглянул на отца, и его лицо, несмотря на штрихи ярко-розовой помады, выражало безмятежную невинность. Эшли еще сдерживала смех, готовый прорваться наружу.
– Играю в клоуна, папа.
Теперь уже Коулу пришлось бороться со смехом. Эшли видела, что его губы перекашивались, а плечи дергались, но он стойко пытался сохранить строгое выражение лица.
– Нельзя, Кельвин, – с досадой сказал он. Его глаза встретились с глазами Эшли в зеркале, и в его взгляде она прочла упрек, причину которого поняла, когда он добавил:
– Тебе нельзя играть с ножницами.
– Это моя вина, – вмешалась Эшли. – Я не должна была оставлять их там, где он мог их достать.
– Он сам это знает, – твердо произнес Коул, но это нисколько не уменьшило ее вины в ее собственных глазах. Было, конечно, чудом то, что малыш пережил эти выходные. Кто знает, сколько еще опасных для него предметов находилось вокруг в пределах его досягаемости? Два года сосуществования с трудными приемными детьми не научили ее ничему.
Она резко повернулась и пошла на кухню, где сразу же начала с грохотом ставить тарелки на стол, взбивать яйца для тоста, укладывать бекон на салфетку, чтобы засунуть его потом в микроволновую печь.
И вот что она поняла, когда сворачивала салфетки в правильные треугольники. Она может справиться с завтраком. Она даже может справиться с утонченным обедом; наконец, с вызывающим поведением актеров и отвратительными сценариями. Но вот уж с чем она не может справиться, так это дети – ни ее приемные, ни этот любознательный двухлетний малыш.
Так же, черт бы все это побрал, она не могла ничего поделать с человеком, который несмотря на все его оскорбительные выпады и покровительственное отношение к ней, вызывал покалывание
Зато помогло воспоминание о прическе Кельвина. Оно же заставило ее задать себе вопрос, а не готовит ли она обед для человека, который через пять минут ворвется сюда как ураган и будет грозить привлечь ее к суду за нанесенный ему материальный ущерб.
ГЛАВА 3
Когда Коул наконец вернулся на кухню, рядом с ним шел очень пристойный маленький мальчик. Помада была стерта с лица, рук и ног Кельвина, но несколько пятен ее осталось на его ярко-голубой футболке. Его волосы были подровнены, насколько это было возможно, но прическа теперь больше походила на очень короткую стрижку, чем на те великолепные густые рыжие локоны, которые были у него.
Эшли с первого взгляда подтвердила свое предположение о том, что скорее всего он не будет участвовать в съемках рекламы в ближайшее время, и снова задала себе вопрос, станет ли Коул подавать на нее в суд за причиненный ущерб. Судя по тому, как выглядел Кельвин, ему, пожалуй, удастся выиграть процесс.
Голубые глаза Кельвина блестели от слез, и он умоляюще протянул к ней руки.
– Эшли… – послышался просящий шепот.
—Эшли готовит обед, – решительно сказал его отец, усаживая сына на стул.
Слезы покатились по щекам Кельвина, и он еще раз протянул руки. Эшли растерянно переводила взгляд с него на Коула и обратно. Ее сердце резко сжалось, это ощущение было совершенно не похоже на все испытанное ею ранее. Она никогда не чувствовала такого с Андреа и Джейсоном… Это, должно быть, изжога, убежденно сказала она себе. Это никоим образом не мог быть какой-то тайный материнский инстинкт, рвущийся к жизни так поздно…
Она успокаивающе погладила Кельвина по голове, вытерла ему слезы, но не взяла его на руки: не хотела бросать вызов решительности во взгляде Коула. Кроме того, кто она такая, чтобы подрывать родительский авторитет? Кельвин вел себя плохо. Он заслужил наказание.
«Только он выглядит так жалко!» – подумала она со вздохом. И потом, ведь это в основном была ее вина, напомнила она себе. Она взрослая. Ей надо было все предусмотреть, прежде чем оставлять ножницы там, где он мог достать их. Она чувствовала себя настолько виноватой, что не могла даже смотреть в глаза ребенку. А так как материнство казалось ей чередой моментов, похожих на этот, она вновь поняла, почему именно не хотела повторения ни капельки всего этого.
– Итак… – веселый голос Коула заставил ее вздрогнуть, когда она клала тост в кипящее масло. – О чем же мы говорили? Она в удивлении взглянула на него и увидела его сверкающие глаза. Эшли озадаченно промолчала. Что это: извращенное чувство юмора, и он наслаждается ужасными моментами вроде этого или случившееся не было таким уж бедствием, как считала она? Гаррисон давно бы уж нарезал из нее ремней за преступную неосторожность. Хотя он и сам всегда внимательно относился к детям, привозя им из своих долгих отлучек обильные дары, он ждал, чтобы и она отдавала все свое внимание детям. Его ожидания становились как бы элементами ее целей в карьере, чем вызывали много яростных споров поздними ночами.