Побеждённые (Часть 1)
Шрифт:
Ее воспоминания передались Олегу. Он вообразил себе лес в имении отца, себя юношей и своего пойнтера Рекса. Как хороша бывала весна в березовых перелесках, и как радовал его тогда талый снег, первые фиалки, пробивающаяся робкая трава... Куда девалось все это? Есть ли оно хоть где-нибудь?..
– Я тоже люблю Царское Село и особенно Знаменскую церковь, - сказала Марина и покосилась на Олега своими черными глазами, но не встретила его ответного взгляда - Олег увлеченно смотрел на Асю.
– Знаменская церковь особенная, - подхватила Ася.
– Мы всегда туда заходим из парка, я приношу ветки и листья и ставлю свечки.
–
Щеки Аси вспыхнули, будто ее уличили в чем-то постыдном.
– Зачем он! Нельзя рассказывать о таких вещах!
Марина вновь взглянула на Олега и с досадой отметила, что он так и не может оторваться от Аси.
– Разве это предосудительно - молиться о России?
– сказал Олег очень мягким голосом. Таким мягким он давно уже не говорил.
– Дядя Сережа любит говорить о таких вещах шутливо. Мне это не нравится, - сказала Ася.
– У меня душа, кажется, живет не внутри, а где-то снаружи, очень близко. Ей бывает больно оттого, отчего, может быть, не должно быть больно... Я, кажется, опять что-то не то говорю...
– Ах вы, девочка моя милая! Душа живет снаружи, какой в самом деле тяжелый случай!
– засмеялась Нина, привлекая к себе Асю и целуя ее.
Олег тоже улыбался. Марина вдруг ревниво подумала, что впервые видит его улыбку. Нина попросила Асю что-нибудь сыграть. Та не стала ломаться и послушно пошла вслед, за всеми к роялю в соседнюю комнату. Олег нарочно слегка отстал, чтобы успеть увидеть ее походку и фигуру, легкую, летучую. В комнате он сел совсем близко к роялю, но когда Ася стала играть, Олег так разволновался, что пересел в темный угол комнаты на диван. Он узнал мелодию "Warum?"* Шумана. Потом Ася играла отрывок из "Крейслерианы", а потом "Арабески", но для Олега все эти звуки сплетались по-прежнему в грустно повторяющийся вопрос: Warum? Warum? Warum?
* "Зачем?" (нем.)
Зачем? Зачем все так сложилось? Зачем была вся его жизнь, по которой словно бы проехало слепое колесо. Боже, что "они" сделали с его жизнью! Он не знал, что в душе его еще есть уголок, в котором все еще так живо родители, люди, дети, кошка, собаки, дамы, военные... Музыка достигла этого потаенного уголка и отворила его. И все они, оказавшиеся еще живыми, выскочили и закружили вереницами по развалинам его души. И ожила в нем та мечта, та затаенная мечта, не связанная еще ни с чьим образом, неясная, но уже смутно предчувствуемая - та, которая реяла над ним незримо, покуда кровавый туман не застлал собой всю его жизнь. О, зачем все это так сложилось!
Он слушал и не сводил глаз с чистого профиля Аси. Несколько раз он пробовал отвести глаза. И он не замечал, что Марина в свою очередь не спускала с него взгляда, в котором он мог бы прочесть многое, если б хотел. Когда Ася кончила на каком-то обрывистом прекрасном аккорде и встала, его охватило отчаяние, что сейчас она уйдет и он снова останется в той же холодной пустоте, из которой не было выхода.
Ася подошла к Нине и подставила ей для поцелуя свой лоб. Он слышал, как Нина говорила:
– Тот же лиризм, что у Сергея и редкое туше.
Когда он подавал ей пальто и надевал ботики, он чувствовал, что руки его дрожали почему-то, и не мог совладать с непонятным ему самому волнением. Уже у самой двери Ася повернулась к Нине и, внезапно
– Бабушка просила вам передать, чтобы вы непременно навестили ее и что горе легче переносить вместе.
По-видимому, она только теперь собралась с духом сказать то, зачем ее прислали.
– Передайте Наталье Павловне, что я приду и что я очень тронута и благодарна за пригла-шение и за то, что она отпустила вас ко мне, - сказала Нина, целуя Асю, а Олегу осталось только сказать: "Честь имею кланяться" и закрыть за ней дверь. И ему тотчас показалось, что в комнате сделалось темнее, как только не стало светлого лба и глаз, похожих на фиалки.
– Не помните ли вы, в каком это романе Вертинский поет о ресницах, в которых "спит печаль"?
– спросил он Нину.
Она отфыркнулась:
– Ох, уж эти мне гвардейские вкусы! Романсы писали гении - Глинка, Чайковский, Римский-Корсаков, а вы мне будете припоминать Вертинского!
– и ушла к себе с Мариной.
– Ну вот! Я так и знала!
– воскликнула Марина, как только они оказались вдвоем.
– Я так и знала, что он не придет сюда; ему уже не интересно с нами, когда она ушла!
Нина с удивлением взглянула на подругу.
– Да, да - она понравилась ему! Неужели ты не заметила? Ненаблюдательна же ты! Он, всегда такой мрачный, сдержанный, был так разговорчив, так оживлен! Его глаза поворачива-лись за ней и только из приличия он обращался иногда к тебе и ко мне. А как он смотрел на нее, когда она играла, как подавал ей пальто, как надевал ботики... Павлин, который распускает свой хвост!
– Да, в самом деле... Пожалуй, что-то было...
– Вот видишь! А Вертинский? Эти ресницы... Господи! Неужели еще это досталось на мою долю!
– Марина, будь же благоразумна! Чего ты хватаешься за голову? Ничего серьезного еще нет. И потом... для меня это новость, что ты мечтаешь о взаимности... А муж? Разве ты решишься на все?
– Нина, тебе тридцать два года, а рассуждаешь ты как в восемнадцать. Конечно, если я замечу в нем хоть искру чувства, я... пойду на все! Не говори мне о необходимости сохранять верность моему Моисею. Я не рождена развратницей и могла бы быть верной женой не хуже других, но теперь, когда жизнь так надругалась надо мной, когда я волею судеб оказалась за стариком - я не хочу думать ни о долге, ни о грехе. Пропадай все, - она махнула рукой.
– Все, за минуту счастья! И вот только что я стала надеяться, только начало возникать что-то задушевное, как вдруг эта Ася! А ты, словно нарочно, еще удерживаешь ее, усаживаешь играть... Обещай мне, клянись на образ, что ты сделаешь все, чтобы он не увидел ее больше, что ты не будешь приглашать ее и ни в каком случае не представишь его старухе Белоговской. Обещай!
– Успокойся, Марина, все будет, как ты хочешь, он будет твоим, я уверена.
– Полюбит меня, ты думаешь?
– Чувства его предсказывать не берусь, а покорить его, я думаю, труда не составит... Это верно, что нам с тобой не восемнадцать лет и мы отлично понимаем, что молодой мужчина после заточения, где его морили без женщин шесть лет, вряд ли устоит против искушения... А привязать его потом к себе всегда в твоей власти.
– Господи, это все так поворачивается, точно я какая-то Виолетта, которая соблазняет неиспорченного юношу. Но разве я такая? Нина, скажи, ведь я же не такая?