Побеждённые (Часть 1)
Шрифт:
– Что сказал врач?
– спросила она.
– Четыре болезни с длинными названиями написала. Вот, извольте видеть: в начальной стадии. Звучит устрашающе и непонятно.
– Отчего же вы не спросили у врача, что это такое?
– Я спрашивал, она говорит, что мне знать совершенно не для чего: важно только, чтобы в карточке было написано. Очевидно, так полагается при советской власти.
– Олег, вы шутите, а тут вовсе нет ничего забавного, - озабоченно сказала Нина, созерцая загадочный иероглиф.
На следующий день Олег точно так
– Это я, - защебетал а она, - муж говорил мне, что вы не вышли на работу, а Нина звонила по телефону и говорила, что позапрошлой ночью пережила что-то ужасное. Вот это так взволновало меня, что я прибежала узнать. А вот Нины-то и нет. Скажите хоть вы, в чем дело?
Он предложил ей стул и сам сел уже не на постель, а на табурет, коротко ответил на вопрос о здоровье и рассказал о ночном приключении, не упоминая ни о револьвере, ни о разговорах с Ниной.
– Боже мой! Какой ужас! Воображаю, как испугалась Нина!
– восклицала Марина.
– А вы не подумали, что они - за вами?
– Я всегда к этому готов, - ответил он.
– Это ужасно, то что вы говорите, - воскликнула она, и голос ее чувственно сорвался, так, что у Олега вдруг взволнованно заколотилось сердце. Он тонко ощутил, как она этим дрогнувшим голосом давала ему понять, что он ей не безразличен.
Марина продолжала наступление:
– Я почему-то особенно волнуюсь за вас, - сказала она и в изящном порыве прикоснулась к его руке - будто электрическая искра пробежала от нее к нему. Он все-таки еще делал вид, что ничего не замечает.
"Не может быть, - думал он, мне показалось, Бог знает что... не может быть!" - и чувствовал, что весь дрожит с головы до ног.
Она еще что-то говорила о том, что если бы его взяли, тогда она бы... тогда... И вдруг замолчала. Он быстро поднял голову и взглянул на нее: она опустила глаза, слегка краснея, и наклонила головку, как будто говоря "да" или "можно".
Он вскочил, быстро перешел комнату и сел на подоконник, глядя на засыпанный снегом, пустой дворик.
– Марина Сергеевна, не шутите со мной... и лучше... лучше уйдите!
У нее на губах мелькнула блаженная улыбка.
– Подите сюда, - прошептала она совсем тихо и протянула к нему руки, но он не шел.
– Марина Сергеевна! Я не гожусь в возлюбленные. У меня нет никаких средств, чтобы вас побаловать... Я нигде не могу бывать. Вы же видите - я почти в лохмотьях.
– Олег Андреевич, на вас не видны лохмотья, для меня вы всегда остаетесь изящным кавалергардом, в мундире с иголочки.
Он не шевелился. Слишком долго его продержали в этому аде, где не было места ни любви, ни даже грубой связи, и вот теперь, в тридцать лет, он не приобрел еще никакого опыта при объяснениях, никакой уверенности в себе и, как мальчик, которого
– Я вас люблю... Я хочу любви, хочу счастья! У меня ничего нет. Всегда только со старым, некрасивым, нелюбимым! Олег, если вы любите меня, берите, берите! Должна же и у меня в жизни быть хоть одна счастливая минута!
Когда Нина вернулась с работы, дворничиха мыла пол в кухне, подоткнув подол, - она была чем-то очень недовольна.
– Приходила тут, без тебя, твоя вертихвостка, - начала она, когда Нина, надев передник, расположилась у стола чистить картошку.
– Какая вертихвостка?
– Сергеевна твоя.
– Да что вы! Марина? Как жаль, что она меня не застала!
– Ну, она, почитай, не очень о том жалела. Бойка! Уж больно бойка-то! Сладила свое дельце!
– Не понимаю, Аннушка, о чем вы?
– Дельце, говорю, сладила с Олегом твоим, за тем и прибегала.
– Аннушка! Как вам не стыдно!
– Нина чуть не выронила нож.
– Как ей не стыдно, скажи. А мне-то чего? Я не солгу. Коли говорю, то, стало быть, знаю.
– И Аннушка энергично выжала тряпку над ведром.
– Перестаньте, Аннушка. Я не хочу слушать сплетен.
– Да уж какие тут сплетни! Пришла, да тотчас к ему - и шасть! Шу-шу да шу-шу. Слышу, в дверях задвижка - щелк; я прождала этак минут с пятнадцать, туфли сняла, да и прошла по коридору послушать у двери - тишина у их... Какие уж сплетни! А выползла - волосы трепаные, щеки розовые: "До свидания, Аннушка, засиделась я", - и бегом. У, бесстыжая!
– Ну, даже если и так, никого это не касается, - сухо сказала Нина. Стоять у замочной скважины некрасиво, и бранить Марину не за что: Олег не мальчик, он сам первый начал, я полагаю.
– Ну да, рассказывай! Так и поверю я. У нее все наперед обдумано было. Говорю, на то и приходила, знает, она очень хорошо, что тебя в это время нет. Она, видать, ловкая. Муж пущай одевает, да на машинах катает, да в театры водит, ну а целоваться с молодым приятнее, чем со старым. И-и, негожее это дело. Олегу бы жениться на хорошей девушке, а не шашни заводить с балованной барыней, да где уж устоять, когда сама идет в руки, соблазн такой... он же после тюрьмы напостившись.
– Довольно, Аннушка! Как вы не понимаете, что есть вещи, которых нельзя касаться. И зачем вы говорите "тюрьма" - точно он уголовник какой-то; он был интернирован, был в лагере, а не в тюрьме.
– И она вышла из кухни. Однако она не могла не сознаться, что Аннушка права, ворча на Марину, и впрямь - бойкая балованная барынька. Нина постучалась к Олегу. Он все так же лежал на диване, кутаясь в рваную шинель, и совсем не имел вида торжествующего любовника.