Поцелуй Большого Змея
Шрифт:
Я вспомнил рассказы матери о величии и блеске покоев кесаря и спросил:
– А дворец императора, Колизей, форум – там тоже грязь и толкучка?
– Нет, но ты туда не попадешь, в тот Рим тебя не пустят. А значит – его не существует. Однако мы отвлеклись. Так вот, выполняя одно из поручений Наставника, я позволил себя немного отклониться и вместо самой короткой дороги пойти чуть более длинной. Она, как ты понимаешь, проходила через нашу деревню. К тому времени я уже основательно овладел искусством хамелеона и мог без боязни быть узнанным пройти мимо дома, где жила
– А как ты узнал, где она живет?
– Узнал, Шуа, узнал. Нет преграды, которую не преодолеет желание. Мать сидела на крыльце и перебирала ячмень. Я сразу ее узнал, хоть прошедшие годы сильно изменили ее внешность. В моей памяти она оставалась красивой и молодой, теперь же передо мной предстала утомленная жизнью женщина, с начинающими седеть волосами и узкими морщинами в уголках рта.
– Но как ты мог видеть ее волосы, Гуд-Асик, разве она …
– Да-да, именно так. По обычаю детей Тьмы она сидела без головного убора. Возможно, Вестник был прав, оберегая мой покой в обители. Возможно…
Женщина равнодушно посмотрела на меня и перевела взгляд на корзину с зернами. Я подошел поближе и стал расспрашивать дорогу на Иерусалим. Она отвечала ровным, безучастным голосом. Ничто в ней не зашевелилось, ничто не подсказало, что перед ней стоит пропавший сын.
На крыльцо выбежала девушка. Возможно, это была моя сестра, однако я не узнал ее.
– Может быть, ты хочешь перекусить, путник? – спросила мать, но я, конечно же, отказался.
Перед тем, как уйти, я притворился, будто должен переобуть сандалии, и довольно долго возился с ремешками, украдкой поглядывая на мать. Я искал в себе хотя бы тень сыновней любви или почтительности, но не нашел даже тени. Десять лет в Хирбе-Кумране смыли с меня прежние эмоции и привили иные, непонятные сынам Тьмы чувства. Возясь с сандалиями, я понял, что с этой женщиной меня больше ничто не связывает. Поняв это, я решительно затянул ремешки, попрощался и ушел. Только у поворота дороги я позволил себе оглянуться, но тщетно – крыльцо уже опустело.
В комнате воцарилась тишина. Гуд-Асик, мой попечитель и наставник, сидел рядом, чуть прикрыв глаза. Его рассказ словно сломал во мне какую-то внутреннюю преграду, и я в порыве соучастия, прикоснулся к его плечу. Гуд-Асик вздрогнул и резко отстранился.
– Шуа, – в его голосе было больше удивления, чем гнева. – Шуа, разве тебе не объяснили, что ты не имеешь права прикасаться к избранным?
– Ох, – я опустил голову, – говорили, конечно. Я совсем забыл.
– Ладно, – голос Гуд-Асика смягчился. – Ты ведь пришел сюда прямо после окунания и не успел ни к чему прикоснуться?
– Да, верно.
– Ладно, – произнес он еще раз, но уже обычным тоном. – Впредь постарайся помнить об этом.
Событие, которое могло оттолкнуть меня от попечителя, произвело обратное действие. Поведение Гуд-Асика смело последние остатки отчуждения, и я готов был рассказать ему все, до последней крошки.
– Это же хамелеон! – попытался возразить мой внутренний голос, но я прикрикнул на него. – Сейчас он не хамелеон, сейчас он не притворяется.
– Откуда ты знаешь? – упорствовал
– Я знаю, я чувствую это с абсолютной точностью.
– Но разве можно доверять ощущениям? – вкрадчиво спросил голос. – Лучше всего мы обманываем самих себя. Учитель Малих не устает это повторять.
– Ты прав, – сказал я голосу. – Но Гуд-Асик сейчас говорит правду.
– Как хочешь, – сдался голос. – Только учти, последствия твоей доверчивости могут быть самыми ужасными.
– Прекрати меня пугать, – возмутился я. – Что случится, если расскажу попечителю о ерунде, которая кружится вокруг меня?
– Да делай ты что хочешь, – ответил голос. – Я тебя предупредил, а дальше поступай, как знаешь.
Все это пронеслось в голове за считанные мгновения. Вероятно, внутренняя борьба проявилась на моем лице, потому что Гуд-Асик ободряюще улыбнулся и произнес.
– Давай дружок, выкладывай, что наболело. Я ведь знаю, как много происходит с мальчиком за первые месяцы в обители. Говори, не стесняйся.
Не знаю почему, но мне вдруг захотелось посмотреть в дальний угол комнаты. Свет от столбика над столом туда почти не доходил, слабые блики едва заметно шевелились на потолке. Кифа как-то объяснил мне, что дело в раскаленном воздухе, который дрожит перед зеркалами, передающими свет.
Беспорядочное смешение света и тени на потолке вдруг обрело смысл, и я увидел улыбающееся лицо отца. Оно появилось на какой-то миг, во много раз более короткий, чем самый быстрый удар сердца, но я успел его заметить.
После этого знака я не стал медлить ни одной минуты и тут же выложил Гуд-Асику все, что думаю об испытаниях, товарищах по комнате, учителях, обещаниях, пинках под зад, комнате ужасов и многое, многое другое. Только о Змее и его холодном, скользком языке я не стал рассказывать попечителю.
Я говорил очень долго, но, наконец, поток моего красноречия иссяк, и я замолчал, утерев полой хитона внезапно проступивший на лбу пот.
– Так-так-так, – Гуд-Асик побарабанил пальцами по краю кровати. – И это все, что ты хотел мне рассказать?
– Ничего себе все, – слова попечителя показались мне, по меньшей мере, странными. – Разве мало?
– Мало? – в свою очередь удивился Гуд-Асик. – Да это просто вообще ничего. Более гладкого вживления в обитель я еще не видел. А пинки и мелкие пакости, – он потер ладонью о ладонь и поднялся с кровати. – Я, честно говоря, не понимаю, как ты сам не догадался. Ведь все лежит на поверхности.
– Догадался, – от изумления я вытаращил глаза. – О чем догадался?
– Ладно, ладно, сейчас разберемся. Это постель Кифы? – Гуд-Асик ткнул пальцем в сторону постели соседа.
– Да.
Он уселся на кровать, широко расставив ноги, затем растопырил обе пятерни и крепко прижал одну к изголовью постели, а другую к изножью.
– Шимон, Шимон, Шимон, Шимон, – нараспев проговорил Гуд-Асик, прикрыв глаза. Он точно прислушивался к чему-то, или пытался рассмотреть какую-то картинку, спрятанную за поверхностью век. – С Шимоном все в порядке, – заключил он, наконец, увидев что-то, и резко поднялся с кровати.