Поцелуй навылет
Шрифт:
— Хорошо. Где?
— В «Бочке», около четырех. Хотя нет, подожди. Приезжай сюда ко мне. Жоржет может решить, что ты ей нравишься, она немного сумасшедшая. Но ни при каких обстоятельствах не упоминай, что именно я о ней тебе рассказала. Я слышу, как она поднимается по лестнице. Пока.
Послышались короткие гудки.
Тихо напевая, Фоби повесила трубку. Работа у Жоржет Грегори стоила того, чтобы из-за нее сесть на диету, покрасить волосы и лгать, размышляла она. Она устраивала вечеринки
Жоржет Грегори была самым влиятельным устроителем торжеств. Ни одна уважающая себя хозяйка в престижном районе Лондона не организовывала большой вечеринки без участия Жоржет. Она заботилась о табличках с именами, заказывала цветы и даже предлагала услуги своего шеф-повара. Только Жоржет могла позаботиться обо всем.
Должно быть, Ла Грегори — это женщина из светской элиты, с громовым голосом и увешанная жемчугами, решила Фоби, поправляя льняной костюм, который ее мать прислала из Гонконга. Даже Флисс, чей стиль в одежде был ей очень хорошо знаком, раз в неделю одевалась прилично в ее честь.
Через три часа Фоби выглядела так, словно являлась членом благотворительной организации, выстроившейся для рукопожатия с английской королевой. По сравнению с яркими, блестящими нарядами, которые она обычно носила, ее туалет выглядел скучно и блекло.
Скромная юбка кремового цвета сочеталась с белой блузкой и темно-синим пиджаком. Фоби даже проглотила свою гордость и надела такие же темно-синие туфли лодочки, которые она купила в лечебных целях. Какое-то время из-за вросшего ногтя на пальце ноги она не могла носить ничего другого.
Она зашла в комнату Флисс, где находилось большое зеркало, и едва узнала тощую, костлявую девицу, которая на нее смотрела. Единственное, что напоминало прежнюю Фоби, были ее блестящие, каштановые, коротко подстриженные волосы.
Она как раз завивала их электрическими щипцами Флисс, когда раздался звонок в дверь.
— Да? — не прерывая своего занятия, Фоби подошла к домофону. Шнур от щипцов для завивки натянулся до предела. Она продолжала укладывать влажные волосы, ожидая ответа. От каждого нового завитка с шипением поднимался пар. В голове мелькнула безумная мысль, что это Дэн, и она тут же возненавидела себя за пустые надежды.
— Это мы, сестричка, — раздался хрипловатый голос.
Фоби уронила щипцы на ковер. Застонав, она прислонилась к стене, чтобы не упасть.
Только у ее сестры Милли был голос американского певца Барри Уайта, заболевшего ларингитом. А «мы», очевидно, означало, что она привела своего долговязого друга.
— Что заставило тебя появиться в такое время? — мрачно спросила Фоби. — Я почти двадцать лет не видела тебя до полудня.
— Заткнись и впусти нас, глупая корова. Я умру без кофе.
Через несколько минут она стояла перед открытой дверью квартиры, тяжело дыша.
— Вот это да! Иди и посмотри на это, Гоут! Ты умрешь от смеха. Тебе что, не хватило денег
— Входи.
Одетая в кожаные брюки и черный мохеровый свитер, бесформенный, как медуза, Милли направилась прямиком на кухню и исчезла за дверцей холодильника.
— Вот дерьмо! Вы что, обе на диете? — громко сказала она, изучая его содержимое.
Фоби ничего не сказала. Она ждала, когда хриплые и неразборчивые звуки материализуются в физическое тело. Наконец появилась голова с жирными волосами, заплетенными в косички, за которой последовала грязная армейская полушинель и разбитые кроссовки с красными шнурками.
— Привет, Гоут, — поздоровалась Фоби с другом сестры, стараясь не смотреть на измятые, собравшиеся в складки джинсы. Они выглядели так, словно их тащили позади машины, разбрызгивающей навоз.
Гоут прошел мимо, волоча ноги и наклонившись к полу, под углом в сорок пять градусов. Он издал хрюкающий звук откуда-то из глубин горла, который так и не превратился в слово. Для Гоута это было длинным монологом.
— Мы как раз проходили мимо, — сказала Милли, когда Фоби зашла на кухню. — Наша королева-мать в своем последнем письме из Гонконга попросила меня проверить, жива ли ты тут.
Она уже отрезала шесть кусков хлеба Флисс со злаками и, опираясь локтем на чайник, открывала упаковку сливочного масла. Тем временем Гоут опустился на диван в гостиной, подтянув костлявые колени к редкой козлиной бородке, и начал переключать каналы телевизора.
— Вы немного заблудились, да? — Фоби прищурилась, недоверчиво глядя на сестру. — Айлингтон не самое лучшее место для ваших кутежей.
Милли была немного ниже, чем Фоби, и ее тело имело более плавные изгибы. Такие же темные волосы и глаза цвета лайма, жирно подведенные и густо накрашенные черной тушью. Ее нос с проколотой ноздрей, золотым колечком, отличался от носа Фоби более правильной формой. Красивый рот был похож на бутон розы.
— Да... Это не совсем то, что нам нужно. — Милли поочередно выдвигала ящики в поисках ножа.
— Что ты этим хочешь сказать? Вы переехали?
— Нет. — Милли намазывала масло на хлеб. — Пока нет.
— Правда? — Фоби в ужасе провела рукой по волосам. — А когда?
— Нам дали неделю. Они сносят здание.
— Бедняжка. — Она старалась, чтобы ее голос звучал ровно и не выдал мрачных предчувствий. — И где же вы теперь собираетесь жить?
Повернувшись, Милли как раз хотела спросить, нельзя ли ко вторнику сюда перевезти шесть электронных гитар, два спальных мешка, четырехфутовый кактус и самую полную коллекцию записей Морриссея на этой стороне Оксфорд-стрит. Однако слова застряли в горле, как только она наконец заметила, во что была одета ее сестра. Взгляд остановился на туфлях-лодочках.