Поцелуй небес
Шрифт:
Профессору Кину не пришлось лицемерить в уважительном полупоклоне: ему нравился этот восточный царек, сумевший обеспечить благополучие и мир своей земле, импонировала его европейская выправка, сочетающаяся с твердым и властным нравом, тонкая породистость черт и звериная гибкость тела. Профессор не имел привычку предвосхищать события, но интуиция подсказывала ему: эмир сделал правильный ход, вернув себе этого мальчика.
…И снова они отправились путешествовать: Макс, Вика, Амир, доктор и двое "друзей" господина Хосейна. Только путь был куда сложнее и интереснее: две пересадки на самолеты, разные машины – одна лучше другой. Вика уже могла ходить, но ее перевозили в специальном кресле
Максим проявил себя молодцом – посвященный в суть дела, он старательно подыгрывал взрослым, выполняя малейшие распоряжения. А дела обстояли неважно: дядю Леню, оказывается, как сообщил Амир, срочно отозвали обратно в Афганистан с мамой– Женей и Анечкой. Моджахеды, пробравшиеся в Москву, хотели похитить Вику и Макса, взяв их в заложники и требуя выдачи генерала. Господин Хосейн и Амир, являющиеся друзьями и союзниками Шорникова, перехватили детей и должны спрятать их в надежном месте. Для путешествия Вике были сделаны фальшивые документы на имя Виктории Лурье, француженки,проходившей на востоке курс специального лечения. Сопровождающий ее доктор имел на всякий случай бумаги, свидетельствующие о тяжелом психическом недуге девушки. Амир же, вместе со своим двенадцатилетним глухонемым племянником намеревался совершить небольшой круиз по Европе.
В каннском аэропорту приехавших встречал микроавтобус с эмблемой клиники "Пигмалион" на белом боку. Макс, умирая от любопытства, все же помалкивал, старательно играя роль глухонемого, Виктория спала, уложенная на специальные носилки.
– Теперь мы уже во Франции, и задание меняется: ты должен стараться говорить со всеми по-французски– и чем больше
– тем лучше, – сказал Максиму Амир. – Здесь мы будем жить несколько месяцев, пока не получим сообщения от генерала.
– И Новый год тут будем встречать? А как же школа? – не веря своему счастью, выпытывал Максим.
– Учиться ты обязательно будешь. Но – здесь, и по другой программе. Ты же должен стать настоящим, умным, образованным и сильным мужчиной, слегка разочаровал его Амир.
Машина поднималась все выше в горы, оставляя внизу море, маленькие, карабкающиеся по склонам селения, и, наконец, миновав тенистую, уходящую в кленовые заросли аллею, остановилась у высоких глухих ворот.
Ворота открылись сами собой, и они въехали на территорию парка, вполне напоминавшего территорию пионерлагеря под Одессой, где однажды был Максим, только вместо гипсовых пионеров с горнами вдоль длинной прямоугольной клумбы стояли каменные вазы с маленькими пальмами, а "клубный корпус" заменял двухэтажный коттедж. Деревянные террасами опоясывали дом, а сквозь стеклянные стены было видно все, что происходило внутри. А происходило там следующее: мальчик лет 10-11 стаскивал по лестнице, ведущей на второй этаж, большой ящик, а дама, стоящая внизу, что-то ему кричала и раздраженно махала рукой, наверно, запрещая. Цепкий глаз Максима мгновенно оценил ситуацию, а когда ящик покатился по ступеням, он мгновенно понял, что к ногам нарядной дамы вместе со скатившимся кубарем мальчишкой посыпалось не что иное, как самые наинтереснейшие вещи – мячи, ружья, игрушечные автомобили и пистолеты.
Через секунду дама уже стояла на пороге дома, приветствуя вышедших из машины гостей. Максим кинулся к хозяйке первым и вежливо поздоровался : "Бонжур, мадам!" – протягивая руку. Женщина наклонилась к нему и провела рукой по кудрявым волосам:
– Здравствуй, здравствуй, милый! Очень рада, что ты приехал, промурлыкала она по-французски, но так внятно, что Максим отлично понял. От этой картины у Амира на мгновение перехватило дыхание, как от сильного удара поддых. Когда
– Ванда Динстлер! – представилась женщина, улыбнувшись Ланкиными глазами, и знакомые Амиру до боли крепкие ноги на высоких каблучках сделали кокетливый книксен.
Сходство было настолько ошеломляющим, что бдительный Амир, подозревающий во всем козни врагов, не мог поверить в странное совпадение и запросил по своим каналам информацию на фрау Ванду. Как ни страшно – это была совсем другая женщина, не находящаяся с московской Ланой даже в самом отдаленном родстве. Игра случая, прихоть судьбы, погибель, посланная твердокаменному ожесточенному многолетней борьбой, сердцу Амира.
И все-таки были там, на лицевой стороне неведомой нам вышивки, обозначены и еще какие-то узоры, завязаны странные узелочки: Максим, не помнивший и не знавший (даже по фотографиям или рассказам) собственную мать, сразу потянулся к чужой, иноязычной женщине, бойко лопоча с ней на своем примитивном французском. Ванда, в свою очередь, прониклась теплом к приезжему мальчугану, окруженному неведомой ей тайной, и приняла это чувство за нормальную женскую жалость. А чуть позже, когда выяснилось, что Макс родился в один год и даже день с ее Крисом, призадумалась. Иногда, наблюдая за Максом, она обнаруживала в себе явные признаки умопомешательства – этот ребенок, занесенный сюда, в Альпийскую глушь неведомо какими ветрами, казался ей родным, в его повадках, ужимках, смешках, гримасах как в зеркале виделась маленькая Ванда Леденц, резвящаяся под сенью своего любимого, давно уже канувшего в безвозвратное прошлое абрикосового сада.
И этому-то образу предстояло исчезнуть. Ванда узнала от мужа, что мальчик привезен в клинику для постепенного и незаметного для него самого изменения внешности. Особенно странны казалось то, что Йохим, давно уже отказавшийся от своего тайного метода, на этот раз согласился.
Представленный профессору мальчик, наскоро поздоровался и умчался к Кристиану, подготовившему для гостя свои игрушечные сокровища. Сундук был вытащен на лужайку, и оба паренька, обвешанные саблями, ружьями, облеченные в индейское боевое оперенье, полностью увлеклись игрой.
Динстлер, Амир и специально прибывший Вольфи Штеллерман, сидящие в гостиной первого этажа, наблюдали за Максимом. Уж пять лет семья профессора жила в особняке, выстроенном неподалеку от клиники. После истории с дочерью, Ванда категорически отказалась оставаться на старом месте, то есть "жить в операционной", как она стала называть свою любимую прежде квартиру, находящуюся под одной крышей с клиникой. Кроме того, дело Профессора расширялось, и теперь на месте прежних жилых апартаментов разместился офис клиники – приемная, конференц-зал, библиотека, а Динстлеры переехали в новый коттедж, обособленный от больничной территории. Здесь Ванда чувствовала себя спокойно, здесь запрещалось говорить о делах клиники и сюда никогда не приглашался никто из пациентов.
Случай с Максимом был особым. Впервые за эти годы к Йохиму лично обратился за помощью Вольфи Штеллерман, причем, было очевидно, что просьба исходит от Брауна. И все же несговорчивый Профессор согласился лишь взглянуть на мальчика и дать необходимую консультацию. Теперь, зная вкратце задачу, он рассеянно перебирал привезенные Амиром фотографии Хосейна. Попытку Вольфи кое-как очертить весь сюжет с необходимостью "переделки" мальчика, Динстлер категорически отверг:
– Не желаю знать никаких версий, объясняющей, как видимо, острую необходимость данного шага. Достаточно моего доверия к Вам, Вольфи ( Натан, оставшийся компаньоном "Пигмалиона" уже окончательно слился со свои конспиративным именем).