Поцелуй перед смертью

Левин Айра

– Послушайте, – начал Бад примирительно, снова уцепившись левой рукой за стенку колонны. – Пожалуйста… – Он обвёл взглядом их лица, совсем похожие на маски, – если бы не эти горящие глаза.

Они подошли ещё на шаг ближе.

Пол под ногами провалился и подпрыгнул, точно встряхиваемое одеяло. Жар, от которого уже испёкся правый бок, начал ползти дальше по спине. Они не шутили! Не блефовали! Они собирались его убить! Пот ручьями побежал по его телу.

– Хорошо! – закричал он. – Хорошо! Она

думала, что переводит с испанского! Я написал записку по-испански! И попросил её перевести… – Его голос упал, вообще затих.

Что с ними такое? Их лица – бесстрастность, делавшая их похожими на маски, куда-то девалась; теперь они были искажены отвращением, брезгливым презрением; их взгляды были опущены на…

Он глянул на себя. Тёмное пятно расползалось спереди на брюках, продолжаясь целым архипелагом клякс, спускающихся вниз по правой брючине. О, Боже! Япошка – япошка, которого он застрелил, – эта гнусная, трясущаяся, верещащая, замочившая штаны карикатура на человека – таким он был сейчас? Сам был таким же?

Ответ был написан на их лицах.

– Нет! – закричал он и закрыл глаза руками. Но их лица не исчезли. – Нет! Я не такой как он! – Он рванулся от них прочь. Поскользнулся на собственной луже, вскинув обе ноги кверху. Оторвав руки от лица, взмахнул ими, молотя воздух. Жар ударил его снизу. Падая, он увидел под собой гигантский сияющий зелёный диск, готовый поравняться с колонной, беспокойно мерцающий, точно неоновая лампа…

Что-то твёрдое в руках! Тросы! Тело его качнулось на них, как маятник, выворачивая плечевые суставы, раздирая стальным вервием ладони. Ноги болтались меж туго натянутых тросов; он уставился на один из них, не веря тому, что торчащие концы истёршейся проволоки, как иголки, впиваются в его плоть. Какофония звуков: визг сирены, крик женщины, голоса вверху, голоса внизу… Задрал голову кверху – кровь начала сочиться по внутренней стороне запястий – от адской жары, ядовитых паров расплавленной меди он задыхался, у него кружилась голова – кто-то кричал ему – он видел, что ладони его разжимаются – он пытался отпустить тросы, потому что этого хотел; не из-за жары или удушья, или проволоки, пронзающей его руки; он пытался отпустить тросы, потому что этого хотел; точно так же он спрыгнул вниз с галереи, а инстинкт заставил его ухватиться за тросы, но сейчас он перебарывал инстинкт – левая рука разжалась и повисла – он легонько поворачивался в раскалённом воздухе, всё ещё цепляясь за трос правой, – тыльная её сторона была испачкана маслом, от стойки или цепи, или ещё чего – и они всё равно не столкнули бы его – думаете, всякий способен убить? – он сам спрыгнул, а сейчас разжимал захват, потому что этого хотел;

вот и всё; всё было, как надо, и коленки его больше не тряслись, не то чтобы они так уж сильно тряслись раньше, а сейчас и вовсе не тряслись, потому что он снова владел собой – он не заметил, как разжалась правая рука, но, должно быть, она разжалась, потому что он проваливался в пекло, и тросы, точно стрелы, неслись мимо него, и кто-то кричал, как Дорри, упавшая в шахту, и Эллен, когда он не сумел убить её с первого выстрела, – этот кто-то кричал, как резаный, и внезапно оказалось, что это он сам, и он не может остановиться! Почему он кричал? Зачем? Почему он был должен…

Крик, пронзивший внезапную тишину, закончился вязким всплеском. Расплав в бадье, в точке, диаметрально противоположной месту падения, всколыхнулся кверху зелёным языком. Перелетев за край бадьи, он рухнул на пол, разбившись в миллион лужиц и капелек. Тихонько прошипев на цементе, они застыли в виде шариков меди.

15

Кингшип остался на заводе. Гант сопровождал Мэрион на обратном пути в Нью-Йорк. В самолете они сидели молча, неподвижно, разделённые проходом между креслами.

Спустя какое-то время Мэрион достала из сумочки платок, прижала к глазам. Гант повернул к ней своё всё ещё бледное от потрясения лицо.

– Мы всего лишь хотели, чтобы он признался, – сказал он в оправдание. – Мы вовсе не собирались добиваться такого. И он признался. А зачем ещё надо было туда прыгать?

Слова долго не доходили до неё. Почти неслышно она ответила:

– Не надо…

Он взглянул на её опущенное вниз лицо.

– Вы плачете, – сказал он негромко.

Она уставилась на платок у себя в руках, увидела на нём мокрые пятна. Сложила его, отвернулась к своему иллюминатору и спокойно сказала:

– Не по нему.

Они приехали на квартиру Кингшипа. Приняв у Мэрион пальто – своё Гант держал сам – дворецкий сообщил:

– Миссис Корлисс в гостиной.

– О, Господи, – вырвалось у Мэрион.

Они прошли в гостиную. Освещаемая лучами садящегося солнца, миссис Корлисс стояла возле антикварного шкафчика, рассматривая основание фарфоровой статуэтки. Поставив её на место, она повернулась к ним.

– Так скоро? – улыбнулась она. – Как прошла… – Щурясь от бьющего в глаза света, она посмотрела на Ганта. – О-о, я думала, вы… – Она пересекла комнату и, вытянув шею, через их плечи заглянула в пустой коридор.

Затем снова перевела взгляд на Мэрион. Удивлённо приподняв брови, улыбнулась.

– А где Бад? – спросила она.