Поцелуй пирата
Шрифт:
– Скажите мне, капитан, стоила ли ваша игра свеч?
– Ты уже второй человек, который сегодня спрашивает меня об этом. – Он горько усмехнулся и наклонился к разбитому ящику из толстых досок, валявшемуся на палубе. – Вот то, что осталось от заветного сейфа адмирала. Тяжеленько было тащить этот ящик в придачу с его дочкой, да толку-то что! Нет в нем ни каперского свидетельства, ни какой-нибудь бумаги с упоминанием имени офицера, который был агентом Сноу. – Морис поднял пачку бумаг, на которую яростно накинулся ветер. – Вот, только вырезки из старых газет, где прославляются бессмертные подвиги негодяя. Летите, друзья, расскажите о них тем, кто еще ничего не знает. –
Морис поднял и взвесил на ладони толстую тетрадь в синем бархатном переплете. Обнаружив в сейфе дневник Анны-Марии, исписанный летящим женским почерком, он сначала хотел прочитать его. Но что-то остановило Мориса. Какое право он имел на прошлое матери Люси? Он уже и так достаточно бесцеремонно вторгся в жизнь самой девушки, в ее душу и даже… Прикрыв глаза, он с острым наслаждением вспомнил тонкие плечи Люси, ее белоснежную грудь с розовыми бутонами сосков…
Морис почувствовал на себе пристальный взгляд Аполло. Так и есть, его помощник смотрит на него с таким же сочувствием и лукавством, как в ту ночь, когда бинтовал плечо своего капитана.
С нарочитой небрежностью Морис бросил дневник обратно в ящик.
– Нечего радоваться. Хоть у меня не все получилось, как я задумал, но могу тебе обещать, что моя следующая встреча с Люсьеном Сноу произойдет на моих условиях.
– Вы так уверены?
Глаза Мориса превратились в узкие щелочки, из которых на Аполло повеяло холодом.
– Абсолютно! Потому что теперь игра пойдет по моим правилам и у меня на руках главный козырь.
Он снова подошел к поручням и устремил вдаль задумчивый взгляд. Вопрос только в том, хватит ли у него духу, чтобы использовать этот козырь к своей выгоде.
Люси металась, как птица в клетке, в запертой каюте. Само сознание, что ее бесцеремонно впихнули сюда и лишили свободы, вызывало в ней безысходную ярость. Она несколько раз все обошла, не найдя ни одной лазейки, чтобы выбраться отсюда, ни одного укромного уголка, где можно было бы спрятаться, кроме крошечного чуланчика, приспособленного под умывальную. Люси нашла там таз, ведро с водой, ковшик и кусок мыла, приятно пахнущего лавандой.
Большую часть каюты занимала широкая кровать. Люси с ненавистью посмотрела на массивное сооружение из красного дерева, изукрашенного резьбой. Кому пришло в голову затащить такую вызывающую роскошь на корабль, где так ценится каждый дюйм пространства? А как им это удалось? Не иначе, пришлось разбирать переборку каюты. Ах нет, со злостью решила она, они просто построили корабль вокруг этого чудовища!
У Люси тоскливо сжалось сердце при мысли о том, что скромный телохранитель по имени Морис Клермонт, которого она знала, навсегда потерян для нее. Хуже того, он и существовал-то только в ее наивном воображении. А ведь совсем недавно он произнес фразу, от которой закружилась ее глупая голова: «Если бы в моей власти оказалась такая женщина, как вы, я бы ее никогда не отпустил».
Люси сжала пальцами ноющие виски. Господи, она только и думает о себе, бессовестная эгоистка. И это когда ей стали известны оскорбительные обвинения в адрес обожаемого отца!
Нужно успокоиться и как следует порыться в памяти, чтобы потом бросить этому наглецу в лицо простые, но неоспоримые доказательства невиновности Люсьена Сноу в приписываемых ему злодеяниях.
Усевшись на пол, Люси прислонилась спиной к двери и погрузилась в воспоминания.
Ей было двенадцать лет, когда отец получил ту роковую рану,
Слуги испуганно перешептывались и вздрагивали при каждом окрике хозяина. И почему-то в доме целыми днями находились какие-то незнакомые люди. Одни шныряли по комнатам, другие жались у входа, третьи настойчиво стучались в двери. Неужели это и в самом деле были кредиторы, которые воспользовались тем, что из-за болезни адмирал не может покинуть жилище, и явились востребовать свои деньги?
Предательская память услужливо подсунула Люси новую картинку из уже более позднего времени. Вот отец, затянутый в свой безукоризненно выглаженный мундир, чопорно прощается с ней перед очередным совещанием в Адмиралтействе. Она медленно поднимается в свою комнату, чтобы провести в одиночестве еще один длинный тоскливый вечер, который помогали скрасить только рисование да уход за цветами глоксинии. Поздний, очень поздний час. Она лежит в своей постели и с трепетом и надеждой прислушивается к тяжелым шагам отца. Нет, он снова не заглянул к ней, в который раз обманув ее робкие ожидания…
В первый раз Люси вдруг подумала, что, вероятно, и жизнь ее матери протекала в таком же холодном и безнадежном одиночестве. Внезапно слезы обожгли ей глаза, и на этот раз она не мешала им изливаться.
«Не ешь так быстро, Люсинда… Колени вместе, Люсинда… Следи за осанкой, Люсинда». Только резкие замечания отца вспоминались ей и ни одного ласкового слова, как она ни напрягала память. Неужели Морис прав? Что, если репутация отца как человека, известного строгими моральными устоями, только мыльный пузырь? Что, если он и в самом деле тайно предавался порокам, прикрываясь нетерпимостью к якобы безнравственному поведению своей жены, перенеся свое отношение на оказавшуюся беззащитной дочь?
В сердце Люси, которое только что щемило от боли, поднялась волна возмущения. Всю жизнь она смиренно подавляла свои чувства в ожидании любви единственного родного человека. Но это было совершенно бесполезно, потому что отец просто не любил ее. Более того, он едва переносил ее присутствие, нетерпеливо отсылая прочь, как только переставал нуждаться в ее услугах.
Но разве ее вообще кто-нибудь любил? А Морис! Воспользовался ею как… как отмычкой, чтобы проникнуть в тайны отца, а когда это не получилось, хладнокровно запер ее здесь в ожидании нового шанса использовать в качестве приманки для своего врага. Смит? Да, пожалуй, только Смит тепло относился к ней, но врожденная сдержанность не позволяла ему проявлять свою доброту, которой ей так не доставало.
Нестерпимая жалость к себе заставила Люси снова расплакаться, благо ее никто не видел. Она долго плакала, как маленькая, утирая слезы рукавом, пока они наконец не иссякли. Несколько раз судорожно вздохнув, Люси успокоилась и с удивлением обнаружила на душе какую-то необъяснимую легкость.
Что ж, внезапно подумалось ей, разве остался в мире хоть один человек, которого она побоялась бы огорчить своим поведением? Да нет же, нет! Она больше не обязана лезть из кожи, чтобы быть пай-девочкой и заслужить сдержанный одобрительный кивок отца. Она может есть, не обращая внимания на его сварливые замечания, и сидеть в такой позе, которая устраивает ее, а не подчинившись раз и навсегда выработанным нелепым правилам приличия.