Поцелуй победителя

Руткоски Мари

— Это не моя кровь, — сказала Кестрель.

— Ты не ранена?

— Только левая нога.

Арин обошел коня и молча осмотрел порез.

— Ну ладно, слезай, — произнес он наконец и помог ей спуститься. — Я тебя донесу.

Его слова прозвучали как вопрос.

— Не надо. Рошар увидит и будет дразнить нас до скончания века. — Кестрель улыбнулась, надеясь увидеть ответную улыбку. Ей не нравилось, с какой тревогой Арин смотрит на нее, сжав губы и нахмурившись.

Но вместо того, чтобы улыбнуться, он сжал лицо Кестрель в ладонях. В его глазах отразилось необыкновенное чувство, похожее на

мрачное восхищение. Так смотришь на жуткий шторм, который изорвал небеса в клочья, но не тронул тебя, не уничтожил все, что ты любишь.

Кестрель охватило беспокойство, которое медленно разгоралось, вызывая тошноту. Как нелепо! Она знала, что может в любой момент коснуться его губ своими, обветренными и пересохшими, и убедиться, что Арин ее любит. Но разобраться в своих чувствах Кестрель по-прежнему не могла. Рана заныла от боли.

— Не вздумай тащить меня на руках, — пригрозила она шутливо. — Но, так и быть, разрешаю помочь мне взобраться на холм.

С конем в поводу они начали медленно подниматься к лагерю. Арин, придерживая Кестрель за плечи, привел ее к своей палатке.

— Я думаю… — Он помедлил. — Лучше внутри. Конечно, если не хочешь, можешь остаться снаружи, но… — Арин покосился на ее окровавленное бедро. — Штаны придется снять. Я могу привести кого-нибудь…

— Нет. Лучше ты.

Арин на мгновение посмотрел ей в глаза и тут же отвел взгляд. Кестрель вошла в палатку. Ткани на полу не было, только трава и спальный мешок. Она села на землю. Арин заметил ее пересохшие губы.

— Тебе нужно попить, — решил он и вышел.

Вернулся Арин с флягой, тазиком воды, какой-то баночкой и чистыми бинтами. Кестрель припала к воде, чувствуя, как живительная влага стекает по стенкам горла, и постаралась сосредоточиться на этом прекрасном ощущении. Только бы не думать о нем.

Арин опустился на колени. Кестрель отложила фляжку. Порез глухо ныл, но она едва замечала боль: ее отвлекала близость Арина и бешеный стук собственного сердца. Снаружи звенели цикады. Он расстегнул ее доспехи и осторожно снял.

— Других ран нет?

— Только нога. — На мгновение она испытала облегчение, избавившись от брони, но тут же почувствовала себя беззащитной.

Арин сидел, не двигаясь. Кестрель догадалась, что нужно сделать дальше, и потянулась, чтобы расстегнуть штаны.

— Постой, — сказал Арин. — Можно… — Он смолк, но потом договорил: — Не снимая.

Арин взялся за ткань в том месте, где был разрез, и потянул за края, отрывая штанину по кругу. Вскоре ему удалось отделить материю, если не считать того места, где она присохла к ране. Арин полил порез водой.

— Сейчас будет больно.

— Давай уже.

Он оторвал ткань от раны. Кестрель втянула воздух сквозь зубы. Полилась кровь. Арин стянул оторванную штанину, обнажив ногу Кестрель почти целиком, и плеснул воды на рану.

— О!

— Что?

Все это время она смотрела на его темную макушку, но наконец он поднял голову и улыбнулся:

— Все не так плохо.

Кестрель покосилась на вытекающую из пореза кровь.

— В смысле, — торопливо добавил Арин, — зашивать не придется. Это здорово. Разумеется, ничего хорошего в самой ране нет, и я понимаю, что тебе больно…

Кестрель рассмеялась:

— Арин, я тоже рада, что все не так уж

плохо.

Он принялся промывать порез. Вода окрасилась в розовый цвет, а на земле образовалось влажное пятно. Арин промокал кровь бинтом, и это причиняло сильную боль. Однако его прикосновения были очень осторожными и умелыми, так что, когда он открыл баночку с непонятной белой мазью и начал смазывать порез, Кестрель спросила:

— Ты научился лечить раны на войне?

Арин склонился над ней, сосредоточившись на своем занятии.

— Отчасти да. Что-то узнал из книг. Или… — Он резко замолчал.

— Арин?

— В годы рабства нам приходилось самим заботиться о себе. И о товарищах. Когда поранимся.

— Ты имеешь в виду, когда господа вас били.

Он пожал плечами и потянулся за бинтом.

— Я должна была сама догадаться. Зря спросила.

— Ты можешь спрашивать у меня все что хочешь.

Мазь была прохладной. Кожу слегка покалывало. Все тело Кестрель мгновенно расслабилось, словно радуясь отсутствию боли. Арин наложил на рану повязку и начал обматывать бинт вокруг бедра. Кестрель следила взглядом за мотком марли. Арин задел ее бедро ладонью, шершавой и теплой. В палатке повисла тишина.

Наконец весь бинт размотался. Арин пропустил его кончик через нижние слои и закрепил. Все было готово, однако он не двигался с места. Его ладони лежали у нее над коленом, а пальцы гладили край повязки.

— Так лучше?

Напряжение исчезло, Кестрель чувствовала, как ее тело оживает. Отвечать не хотелось, ведь тогда Арин уберет руки.

— Кестрель?

— Да, — с неохотой ответила она. — Лучше.

Он по-прежнему не шевелился. За стенами палатки не умолкал треск цикад. Арин встретился взглядом с Кестрель. Его глаза тонули в тени. Пальцы выводили на коже узоры, которые уже не имели отношения к обработке раны. Казалось, следы его прикосновений остаются на коже сияющими линиями.

У Кестрель перехватило дыхание. Услышав ее прерывистый вздох, Арин тут же отпрянул, поднялся и за один шаг оказался в противоположном углу палатки. Кестрель не успела даже слова произнести, да и что она могла бы сказать? Арин сел на пол возле своего спального мешка.

— Что случилось на перевалочном пункте?

Кестрель окунула руки в таз, где еще осталось немного воды, и сосредоточенно принялась оттирать кровь. Сияющее чувство растаяло. «Все это не к месту, — упрекнула она себя, — и мешает. И почему именно сейчас? Что с тобой не так? Разве ты не можешь уважать просьбу друга, который просил его не использовать? Почему внутри вспыхивают искры, когда ты видишь, что он борется с искушением? Или ты надеешься, что ему надоест бороться? Он поддастся, и это принесет вам утешение. Но нет, это не спасет ни тебя, ни его».

Кестрель ополоснула руку и рассказала Арину все, что произошло после того, как она покинула лагерь, до момента, когда она ударила офицера камнем по лицу.

— Я убила его, — призналась Кестрель и хотела продолжить, но замолчала в нерешительности.

Арин нахмурился:

— Ты винишь себя.

— На нем даже доспеха не было.

Арин нетерпеливо отмахнулся:

— Сам виноват.

— Я была ему дорога.

— В каком смысле?

— То есть не я, а та разведчица, Алис. Он беспокоился за нее.