Почему не иначе?
Шрифт:
Один раз он ни с того ни с сего ахнул:
— Ваше преосвященство! А почему это вас называют митра-палит, а не митра-стреляет?
Надо заметить, что «митрой» церковники зовут особый почетный головной убор, золотую шапку, украшенную драгоценными камнями, какую носили и митрополиты.
Подобной ерунды не выдержал даже благодушный «преосвященный».
— Потому же, почему тебя называют ду-рак, а не ду-рыба! — сердито огрызнулся он.
А напрасно! Конечно, служка опозорился: он не знал даже, как пишется титул того, кому
А разъяснить, откуда взялись обе половинки слова митрополит, совсем не сложно.
Прежде всего, слово это греческих корней и происхождения. Первая половина его — «митро» — в византийско-греческом языке была производным от «мэтэр» — «мать»; «полит» в том же языке связано с «полис» — «город». Сложенные вместе, они составили слово «митрополис» (в другом произношении — «метрополией) — «город-мать», «столица», «главный город». Митрополитом стал называться тот из христианских церковных правителей — епископов, который жил в столице и управлял остальными, считался старшим среди них. Титул этот так и значил: столичный епископ [1] . Тысячелетие назад титул этот вместе с христианской религией проник на Русь. Потеряв по пути греческое окончание «эс» («митрополитэс»), он стал русским церковным словом «митрополит».
1
О слове епископ см. в словарике эпидиаскоп.
Несколько столетий оно было у нас почти одиноко (существовало еще одно производное от него слово: «митрополия» — округ, в котором управлял митрополит), а в XIX веке у него появились недальние родственники. Теперь мы называем «метрополией» (уже не «митро-») любую «Большую землю», саму страну, по отношению к ее заморским малым или второстепенным владениям. Стало совсем нашим и слово «метрополитен», а чаще — просто «метро». Оно было создано из тех же греческих материалов, но уже на французской почве и совсем недавно, в конце XIX века. «Метрополитен» — «Столичная» — была названа рекламы ради компания, строившая в Париже подземную железную дорогу.
Словом, на нелепый вопрос можно было бы дать вполне вразумительный и толковый ответ. Недалекий монашек-служка ознакомился бы с происхождением слова да попутно уяснил бы себе и его правописание. Сердитая «дурыба» оказалась бы ни при чем, а этимология восторжествовала бы.
Червячки на второе
Когда моему сыну было лет пять-шесть, он, как и большинство ребят этого возраста, житья не давал взрослым бесконечными языковедными вопросами.
Сначала его донимали грамматические сомнения:
— Вермишель — тетенька она или дяденька? А почему же тогда в «Вокруг Луны» Мишель Ардан — дяденька?
Потом он переключился на этимологию.
— А почему ее вермишелью назвали, когда она на лапшу гораздо похожее?
Могли бы вы быстро ответить на такое «почему»?
Ищите не ищите, в русском языке вы не обнаружите старших родственников «вермишели», разве только производные, от нее родившиеся, слова. Может быть, это слово — иностранец?
Немцы именуют этот полуфабрикат «фаденнудельн» — «нитчатая лапша»; немецкому языку свойственны такие тяжеловатые, но зато уж точные сложные слова; немцы не любят заимствовать слова из других
У французов «вермишель» — «вермисоль». Казалось бы, вот источник! Но беда в том, что и французские словари не объясняют, откуда же возникло такое слово. И тут у него не ясна этимология.
Наконец, итальянский словарь. Вот слово «вермичелли», которое тоже обозначает определенный вид лапши, как и наше «вермишель». Но рядом с ним стоит другое слово: «вермичелло» — «червячок». Если взять множественное число от «вермичелло», то и получится «вермичелли», то есть «червячки». Представьте себе блюдо вермишели, поданное на второе, и подумайте, основательно или нет поступили итальянцы, назвав это кушанье, состоящее из узеньких и длинных тестяных ленточек, «червячками».
Да, похоже на правду, но — правда ли? А что, если итальянский язык окрестил не кушанье по живым существам, а, наоборот, дал этим существам имя по своему любимому блюду: «животные вроде лапши»? [2] Можно ли доказать, что произошло не так, а наоборот?
Можно. «Вермичелло» — не просто слово, а уменьшительная форма от «верме» — «червяк». Но ведь так — «верме» — никто никогда не называл никакого кушанья; слово это очень старое: в Древнем Риме (а итальянцы — потомки римлян) «вермис» уже значило «червяк». Раз так, очевидно, и «вермичелли» сначала значило «червячки» и только потом стало означать «лапша». Мы нашли корень и исток нашей «вермишели».
2
Называют же у нас в народе лягушачьих головастиков «поварешками», то есть «кухонными ложками».
Вот какой путь прошли когда-то мы с сыном. Действуя кустарно и по-любительски, но примерно так же, как действуют в сходных случаях и ученые-этимологи, мы установили этимологию одного слова, связав его с другими словами, проследив их связи между собой не только в русском языке, но и за его пределами… Нас это обрадовало; мать и бабушку моего сына — нет. Им наша этимология «вермишели» определенно не понравилась. Но ведь они и не были языковедами!
Зачем я рассказал вам две эти притчи о словах? Чтобы показать, что этимология не только занимательное, но и довольно запутанное занятие. Впрочем, сейчас я приведу этому еще более яркий пример.
Похоже до неузнаваемости
Откуда берутся этимологические трудности? Казалось бы, проще простого: два слова звучат похоже — «кот» и «кошка», «стол» и «столяр»; очевидно, они родичи. А другие пары — «бык» и «пчела» или «окорок» и «каракатица» — настолько явно не имеют ничего общего, что смешно и искать между ними родство. Разве не так?
Далеко не так.
Вглядитесь в такие две словесные пары:
Каракуль (мех) и каракули (мазня), блин (кушанье) и молоть (дробить зерно).
Кто вздумает спорить: слова первой явно тесно связаны друг с другом. Между двумя правыми словами нет ни сходства, ни, очевидно, родства.
В самом деле: может быть, «каракуль» и «каракули» — просто одно и то же слово, только в двух разных значениях? Разве не могли крючки и загогулины небрежного письма напомнить кому-то завитушки шерсти на каракулевых бараньих шкурках? Вот и назвали почерк по мерлушке, — зовем же мы некоторые полевые цветы «кашка», а уж что общего между цветком и крупяным кушаньем?