Почему ты меня не хочешь?

Найт Индия

– Ой, Руперт, я только что вспомнила. Папа приезжает в пятницу на пару дней. Ничего? Вам обоим в доме места хватит, если ты не против пожить с ним под одной крышей.

Руперт относится к моему родителю с большим подозрением. Он уверен, что папа к нему неравнодушен. Хотя, насколько мне известно, объективных доказательств тому нет.

– Ничего страшного. Он может научить меня паре-тройке хитрых трюков, старушка Джин Мэри.

– Его зовут не Джин Мэри, придурок. Он – мой отец, Руперт, так что, пожалуйста, прояви хоть немного уважения. Мог бы хоть имя его произнести правильно.

– Прости, сила привычки. Большое спасибо, Стелла, что согласилась меня принять. Я приеду к вам в пятницу ближе к вечернему чаю. Ты только не оставляй меня с ним наедине.

– Вообще-то у меня планы на

вечер пятницы, так что тебе придется остаться с ним наедине. Так тебе и надо. Увидимся. И не забудь помыться.

(Как я заметила на собственном опыте, англичане его класса – а Руперт не из бедняков – не слишком дружны с мылом и мочалкой. Когда мы с Рупертом были женаты, я все время просила его помыться, а он никогда не мылся. От него пахло псиной и мокрой шерстью, а это не самые романтичные и приятные запахи на свете.)

– О боже. Перспектива устрашающая, но, похоже, выбора у меня нет. Ладно, постараюсь не отрываться от стены и беречь свои тылы. Пока, дорогая. Не сердись. И поздравляю, что подцепила Купера.

Клянусь, я слышала, как он прыснул со смеху, прежде чем положил трубку.

Тремя днями позже мне позвонили из благотворительной организации, которая развозит горячие обеды старикам и инвалидам, – якобы я подавала туда заявление, желая внести свой вклад. Они сказали, что в Кэмдене, пригороде Лондона, есть люди, которым очень нужна моя помощь, и предложили встретиться с начальником районного подразделения. Я в затруднении. Но тут почтальон принес открытку от Руперта: “Я придумал отличный способ совместить две твои любимые вещи: стариков и еду. Увидимся в пятницу. С любовью, Р.”

Хорошо снова иметь личную жизнь, но плохо, когда она смешна и нелепа.

7

Уже четверг. Это означает одно.

– Ой, куошки, – говорит Хани.

Да, сегодня мы идем в “Милые крошки”. Но все не так страшно, потому что после детсада мы отправимся в гости к Луизе на ланч – ложка меда в бочке дегтя. Поскольку все мамаши в детском саду стараются одеваться как можно страшнее, сегодня я сделаю то же самое. Может, если мы все будем выглядеть одинаково ужасно, их сердца смягчатся. Я чувствую себя предательницей по отношению к Луизе – ведь она в прошлый раз была в нарядном бледно-розовом кашемировом костюме. Но придется чем-то жертвовать: не могу же я три дня в неделю жить в кошмаре, я должна вписаться в этот “кружок грязнуль” во что бы то ни стало.

И вот она я – одета так, что глаза режет. Футболка, вся в пятнах – ее забыл у нас один из неряшливых друзей Доминика, и после стирки она лежала у меня на дне ящика для колготок. Футболка коричневая, но не благородного каштанового или шоколадного оттенка, а цвета детской неожиданности. На ней круглые оранжево-рыжие разводы с белесыми точками, весьма напоминающими птичий помет. Удивительно позорная вещь – как будто ее делал слепец, когда над ним пролетала стая голубей.

Но и это еще не все. Поверх футболки я напялила огромный джинсовый комбинезон с широченными лямками. Раньше его носил Фрэнк – в качестве рабочей одежды, но даже он отказался от этого уродства. Штанины у комбинезона такие длинные, что мне пришлось их закатать, и еще они все заляпаны краской цвета коровьего навоза, так что можно подумать, будто я валялась в хлеву. Дабы придать образу завершенность, я надеваю замызганные грязные сандалии, в которых копаюсь на грядках, взлохмачиваю волосы, мажу губы блеском, намеренно не душусь и сбегаю вниз.

– Иии... – говорит Хани, что на ее примитивном наречии означает “ужас, ну и видок”.

– Знаю, – шепчу я, приглаживая ей кудряшки. – Это маскировка. Пойдем?

– Аида, – соглашается Хани, и мы выходим из дома.

Наше второе посещение тоже не увенчалось успехом. Наоборот, все было еще хуже.К обеду я не переставая повторяла про себя все известные мне матерные слова. Внутреннее раздвоение моей личности усилилось. Я едва сдерживала желание убить всех родительниц этого детского сада. Убить медленно, чтобы смерть была мучительной, например поджарить их живьем на вертеле, а потом разорвать на части, как мух.

Что с ними со всеми? Да тут сплошь больные, больные

психи.Нет ничего хуже, чем быть отщепенцем, когда отвергающее тебя сообщество – сборище калек-идиотов, ходячих аномалий. Знаете, даже у взрослых случаются такие моменты, когда очень хочется, чтобы тебя приняли “за своего”, чтобы взяли тебя в игру и дали шанс показать, что ты тоже на что-то годен. Вот и у меня возникло такое чувство, только наоборот. Я – душа компании и звезда класса, с которой не хотят дружить зануды-отщепенки. Это они должны умолятьменя присоединиться к ним. Это я тут единственная нормальная женщина – я хотя бы иногда мою подмышки, и я не страдаю безумными педагогическими идеями. Так нет же, не помогла даже моя хитрая маскировка. Я чувствовала, как сгущается туча всеобщего порицания над моей головой, стоило мне подтереть ребенку нос, попросить невоспитанного засранца помолчать, когда я читаю детям сказку, или вслух подумать – не пора ли четырехлетнему мальчику научиться какать в горшок. Нет, не пора. Потому что “мы считаем, что каждый ребенок вправе сам решать, когда ему надоест ходить в подгузниках”, как сказала мне Марджори. “Мы” считаем неверным навязывать ребенку собственные стандарты и представления о том, что в обществе допустимо, а что нет. А заставлять ребенка мочиться в горшок – это насилие над его личностью, и это непорядочно по отношению к нему. (Я вам скажу, что такое непорядочно. Непорядочно заставлять меня нюхать и собирать говно чужих детей. Вот это непорядочно, если вас интересует мое мнение. Правда, их оно не интересовало.)

День все не кончался. Бесконечный день. Меня отчитывали за всякое разумное и нормальное действие: когда я разнимала дерущихся детей или вытирала им сопли, когда пыталась отчистить “Доместосом” мебель от грязи (потому что хлор вреден, а грязь, очевидно, – нет), когда решила почитать детям сказку про эльфов и сапожника, а не “развивающую” книжку про маленьких инвалидов (ой, простите, про детей с отклонениями в развитии), у которых было по две мамы. Я думала, что с этим маразмом мы покончили еще в восьмидесятых, ан нет. На выбор мне предложили почитать детишкам книгу про двух безруких (в буквальном смысле) сестричек или нудное описание жизни в пустыне Калахари с точки зрения пятилетнего мальчика. Закачаешься от такого разнообразия. Зато, как вы могли догадаться, авторами этих книжек были женщины среднего класса, проживающие в нашем районе.

Урод Икабод очумел от счастья на уроке рисования в художественном уголке.Да-да, еще один пунктик. Каждый старый и грязный предмет мебели в этой комнате обладает звучным названием. Книжный уголок – пара грязных пуфиков; кухня – обшарпанный стол, на котором навален серый пластилин; игровая площадка – негодный детский манеж; сундучок сокровищ – коробка с такими старыми игрушками и книжками, что я постыдилась бы отдать их даже в благотворительную организацию. Загадка на загадке. Все присутствующие здесь женщины живут в домах и квартирах стоимостью от 300 тысяч фунтов стерлингов. Так в чем же дело? Что мешает нам купить новые игрушки и новую мебель? Зачем нам притворяться бедными?Надо будет спросить Луизу. Я уже и раньше замечала такое за английским средним классом. Именно они покупают своим детям одежду в комиссионках, именно они возят своих детей в ржавых поломанных колясках. Зато представители рабочего класса одевают своих малышей в пуховички и возят их в колясках-джипах. Бледные, тощие заморыши, которых словно все время бьют и морят голодом, – они как раз и есть чада среднего класса. Почему так?

Зато я сегодня выучила новое слово: “пипи-хвостик”. Мило, да? Вам кажется странно? Пипи-хвостиками Марджори – грудастая кормящая чокнутая – называет пенисы. “Не забудьте потрясти свои пипи-хвостики”, – говорит она двум мальчикам, которые единственные умеют пользоваться унитазом, – правда, им уже скоро в школу идти.

– Пипи-хвостики? – спрашиваю я, не слишком удачно скрывая свой ужас.

Нет, в самом деле, мальчику четырех лет говорят, что у него есть хвост, только спереди. Мало того, этот хвост еще и пи-писает. Это нормально для психики ребенка? Что бы на это сказал добрый доктор Фрейд?