Почему у собаки чау-чау синий язык
Шрифт:
– О да, да, – согласно закивали девушки.
– У нас тоже разницы нет, – вдруг возразила Би.
– Нет, есть, – не привыкший к возражениям залупился Саша. – У вас бедным не до спорта, – быстро нашелся он.
Би еще не знала, с кем свела ее судьба, а Бьёрн расхохоталась, причем так заразительно, что вместе с ней рассмеялись все. Анна-Луиза что-то строго сказала по-шведски, и девушки, перестроившись, вновь встали в один ряд, дежурно улыбнувшись, но подчеркнув тем самым свою независимость. Как ни странно, самая красивая вопреки всеобщему правилу имела и самый большой авторитет в компании.
Здесь
Представительницы капиталистического общества даже пообещали Юрку после экскурсии отблагодарить. Интересно чем?
Многое в этих трех девушках выглядело для нас совершенно непривычным. И прежде всего то, что Анна-Луиза, Бьёрн и Би все время доброжелательно улыбались. И хотя внешне они были совсем разные, оделись одинаково. Все три в синих джинсах, в клетчатых рубахах, расстегнутых настолько, насколько это возможно, наверное, у шведок, но совсем уже невозможно у нас. А Би еще подол рубашки завернула узлом на животе, открыв пупок. На ногах у них на тоненьких ремешочках держались плоские, без каблуков, подметки.
С другой стороны кортов стенка, у которой новички учатся бить по мячу, примыкала к ресторану «Узбекистан», и сейчас оттуда вечерний незаметный ветерок донес до нашей компании острый запах жареной баранины. Мы с Сашей непроизвольно сглотнули.
– Пошли отсюда, – сказал Сашка, – здесь больше делать нечего.
На улице уже начиналась вечерняя заря, и в окнах начали вспыхивать последние отражения солнца. Над бывшим Петровским монастырем застыла бледная луна – символ лета.
Болтая и знакомясь, мы прошли через дворы, вышли на пустую воскресную Петровку и побрели по ней вверх к улице Ермоловой, ныне и прежде Большому Каретному, в надежде, что Ирина Михайловна не уехала со всей семьей на дачу. Во дворе у Витьки к тому же жила парочка знакомых ребят, у кого тоже можно было одолжить хотя бы пятерку.
Саша, шагая впереди, уже обнимал за плечи Анну-Луизу, за ними, держась за руки, подпрыгивали Юрка и Бьёрн, а замыкали шествие я и Би, шагающая, как журавль в мультфильме. Может быть журавли точно так же передвигаются, задирая колени и в жизни, но я их никогда не видел, кроме как в зоопарке, а там они не двигались.
– Ты сын небогатых родителей? – спросила у меня Би. Говорила она по-русски, сильно искажая слова, но я так писать не хочу, потому что даже исковерканное ею слово выходило очень симпатичным и ласковым, а если попытаться изобразить на бумаге, получится сюсюканье и кривлянье. Например «небогатый»
– Небогатых, – утвердительно кивнул я.
После такого откровенного признания Би сама обняла меня за плечи, что, впрочем, при ее росте было совсем нетрудно сделать. Вечер стал приобретать вполне конкретные очертания.
Мы еще не дошли до улицы Москвина с филиалом Художественного театра, как Саша резко остановился на полушаге. На противоположной стороне темнела прикрепленная к фасаду гранитная доска с барельефом знаменитого поэта. Именно она приковала его взгляд.
– В этом доме жил Сергей Есенин, – гордо заявил рыжий Юра.
– О, Эсэнин, – застонали восторженные шведские девушки. Экскурсия по литературной Москве для них неожиданно уже началась.
– Жил с внучкой Льва Толстого, – дополнил я.
Шведских специалисток по русской литературе чуть не хватил удар. Би прижалась ко мне с такой силой, будто хотела, чтобы от взаимного проникновения молекул у нас срослись тазовые кости. Бьёрн и Анна-Луиза бросились на другую сторону ощупывать камни дома. Я уже приготовился отправляться на поиски квартиры, где проживал златовласый певец России, но моего друга осенило еще до того, как я стал проявлять чудеса собственной эрудиции.
Сашка остановился и начал задумчиво двигать пальцем в носу. Вся компания замерла, даже Би перестала об меня тереться.
– Пойдем в «Яму», – безапелляционно сказал Зегаль.
– Нам хватит только на пиво и сухарики, – тихо заметил я, поскольку шведки изучали русскую литературу, а в ней про сухари много чего написано.
– В «Яму», – повторил по-наполеоновски Саша.
Тогда я, зная его не первый год, понял, что он что-то задумал. Но сперва расскажу историю, связанную с его дурацкой привычкой, или, чтобы звучало красиво, фирменным жестом.
Уже не помню как, но мы попали в гости к валютной проститутке – человеку редкой тогда в Москве профессии. Эта дама, лет на пять старше нас, жила напротив недавно построенной гостиницы «Россия». Там, где теперь кабинеты чиновников Минимущества, прежде были коммуналки с самым разнообразным населением, чаще всего не очень пристойного поведения, так что дух этих помещений совершенно с годами не поменялся. Это вам не аура Дворца пионеров, расположенного в Аничковом дворце Санкт-Петербурга, тогда Ленинграда.
К этой проститутке мы ходили часто. Не реже, чем раз в неделю. Впрочем, других мы и не знали. Мы считались ее преферансной компанией: Сашка, бородатый Алик Кушак и я. Нас она привлекала только одним – у нее всегда водились американские сигареты, которые мы выкуривали за игрой по паре пачек, несмотря на то что Алик нас уверял: американские сигареты очень вредны для потенции. «В них кладут селитру, поэтому они сгорают в пепельнице сами, как бенгальский огонь», – уверял он и курил больше всех. Проститутка (неважно, как ее звали) была глазастая, грудастая и матершинница – признаю, что это очень расплывчатый портрет, потому что в памяти остался только «Филип Моррис» в коричневой пластиковой упаковке с угольным фильтром. Проститутка ценила нашу компанию, и один раз даже выгнала, когда мы расписывали мизер, клиента-итальянца.