Почему же не Эванс?
Шрифт:
Бобби взбирался по крутой тропе. Очутившись наверху, он помахал незнакомцу и припустился бегом. Чтобы выиграть время, он не стал обходить кругом, а просто перескочил через церковную ограду.
Викарий заметил это из окна ризницы и страшно возмутился. Было уже пять минут седьмого, но колокол еще звонил.
Объяснения и взаимные упреки были отложены до окончания службы.
Едва отдышавшись, Бобби занял свое место и принялся со знанием дела включать регистры старого органа. В унисон своим мыслям он заиграл шопеновский похоронный марш.
Позднее не столько разгневанный, сколько огорченный – и он ясно дал понять это
– Если не можешь сделать что-нибудь как следует, нечего и браться, дорогой мой, – сказал он. – Ты и все твои дружки, похоже, вовсе не имеете понятия о времени, но есть Некто, кого мы не вправе заставлять ждать. Ты сам вызвался играть на органе. Я тебя не принуждал. Но ты человек слабовольный и вместо этого предпочел играть в какую-то там игру…
Бобби подумал, что отца лучше остановить – пока тот не зашел слишком далеко.
– Прости, папа, – сказал он легко и непринужденно – в обычной своей манере. – На сей раз моей вины нет. Я оставался с трупом.
– Оставался с кем?
– С беднягой, который оступился и упал с утеса. Знаешь, это там, где глубокая расселина, у семнадцатой метки на поле для гольфа. Там как раз поднялся легкий туман, и бедолага, должно быть, сделал неверный шаг и оступился.
– О, Господи! Какое несчастье! И что же, он так сразу и умер?
– Нет, не сразу, но он был без сознания. А умер, когда доктор Томас уже ушел. Но я чувствовал, что должен побыть около него… Не мог я дать тягу и бросить его там одного. Но потом появился еще какой-то человек, я оставил его в качестве траурного караула и со всех ног кинулся сюда.
Викарий вздохнул.
– Ох, дорогой мой Бобби, неужто ничто не в силах поколебать твою бесчувственность? Не могу передать, как ты меня огорчаешь. Ты только что столкнулся лицом к лицу со смертью.., с внезапной смертью. А тебе все шуточки. Полное, полное равнодушие… Для твоего поколения все.., все самое печальное, самое святое – лишь повод повеселиться.
Бобби заерзал на месте.
Что ж, коль отец не может понять, что шутишь только оттого, что из-за случившегося у тебя так гнусно на душе, ну, значит, не может… Такое ведь не объяснишь. Когда имеешь дело со смертью, с трагедией, приходится проявлять выдержку.
Впрочем, этого следовало ожидать. Те, кому уже перевалило за пятьдесят, просто не в состоянии ничего понять. У них обо всем самые диковинные представления.
«Наверно, это из-за войны [5] , – подумал Бобби, пытаясь оправдать отца. – Она выбила их из колеи, и они так и не смогли оправиться».
Ему и стыдно было за отца, и жаль его.
– Прости, папа, – сказал он, ясно понимая, что объяснения бесполезны.
Викарию и жаль было сына – тот явно был смущен, – и стыдно за него. Мальчик не представляет, сколь серьезна жизнь. Даже его извинение звучит весело – ни следа раскаяния.
5
…это из-за войны… – Имеется в виду Первая мировая война 1914—1918 годов.
Они направились к дому, и каждый изо всех сил старался найти оправдания для другого.
«Хотел бы я знать, когда наконец Бобби подыщет себе какое-нибудь занятие…» – думал викарий.
«Хотел бы я знать, сколько
Но, что бы им там ни думалось, отец и сын обожали друг друга.
Глава 3
Путешествие на поезде
О том, как события развивались дальше, Бобби не знал. Наутро он уехал в Лондон – встретиться с другом, который стал владельцем гаража и полагал, что участие Бобби в этом предприятии может оказаться весьма полезным.
Они замечательно обо всем договорились, и через два дня Бобби решил возвращаться домой поездом 11.30. Правда, когда он изволил прибыть на Паддингтонский вокзал [6] , часы показывали 11.28 – он кинулся в туннель, выскочил на платформу, – поезд уже тронулся, и тогда Бобби устремился к ближайшему вагону, презрев возмущенные крики контролеров и носильщиков.
Рывком отворив дверь, он рухнул на четвереньки, потом кое-как поднялся… Проворный носильщик захлопнул за ним дверь, и Бобби остался наедине с единственным пассажиром этого купе [7] .
6
Паддингтонский вокзал – вокзал в Лондоне, конечная станция Западного района, а также пересадочный узел метрополитена.
7
…этого купе. – В английских поездах вход в купе с платформы.
Это оказалось купе первого класса. В углу, лицом по ходу поезда, сидела смуглая девушка и курила сигарету. В красной юбке, в коротком зеленом жакете и ослепительно ярком голубом берете она, несмотря на некоторое сходство с обезьянкой шарманщика (миндалевидные темные, полные грусти глаза и наморщенный лобик), была, несомненно, привлекательна. Бобби принялся с жаром извиняться и, вдруг запнувшись, воскликнул:
– Франки! Неужели это ты! Тысячу лет тебя не видел.
– И я тебя. Садись, рассказывай.
Бобби усмехнулся.
– У меня билет в другом классе.
– Не важно, разницу я оплачу, – любезно сказала Франки.
– При одной мысли об этом восстает все мое мужское самолюбие, – сказал Бобби. – Как я могу позволить даме платить за меня?
– Кажется, только на это мы теперь и годимся, – сказала Франки.
– Я сам оплачу разницу, – героически вымолвил Бобби, когда в дверях возникла дородная фигура в синей униформе.
– Я все улажу, – сказала Франки.
Она одарила контролера благосклонной улыбкой. Тот поднес руку к козырьку, взял у нее белый картонный билет и прокомпостировал.
– Мистер Джоунз как раз только что заглянул ко мне поболтать, – сказала она. – Это ведь не возбраняется?
– Конечно, ваша милость. Джентльмен, наверно, пробудет тут недолго. – Он тактично кашлянул. – Я приду теперь не раньше Бристоля, – многозначительно прибавил он.
– Чего не сделает улыбка, – сказал Бобби, когда контролер вышел.
Леди Деруэнт задумчиво покачала головой.
– Не уверена, что дело в улыбке, – возразила она. – Скорее в моем отце: когда он куда-нибудь едет, то непременно раздает всем по пять шиллингов на чай.