Почерк
Шрифт:
– Здорово, Игнатьич! – сказал участковый. – А кто это с тобой?
– Не узнал, что ли? – ответил старик. – Это ж Егорка, вы с ним еще в ночное за яблоками ходили.
Не вспомнил участковый, да и не мог он со мной в ночное ходить – я был моложе лет на десять. Спутал Игнатьич, совсем старый стал. Да и не Егор я был.
Покурили у заброшенного сельпо, посмотрели на небо.
– Хмарит, – сказал Игнатьич.
– Хмарит, – согласился участковый.
И вправду хмарило.
– Хмарит, – сказал я.
Хорошо
– Река течет под горку, встречает Егорку, – сказал Игнатьич.
– Филимонов в том году утонул, – сказал участковый. У него закончилась сигарета, я протянул новую.
– Что за Филимонов?
– Разве ты не знаешь? – отозвался Игнатьич. – Который у бабки Филимонихи жил.
– Вроде не припомню…
– Ну, так слушай…
И вот что он рассказал мне…»
Тишина повисла в зале. Все: и пресса, и светские персонажи, и даже политики – молчали.
– Пипец! – послышался юношеский голос. – Кого вы слушаете? Он же издевается!
Не прошло и секунды, как юношу скрутили и вывели из зала люди в штатском, которых до этого не было видно. Раздались оглушительные аплодисменты, один из «штатских» что-то шепнул мне на ухо. Я не поверил, но меня под локоть проводили за кулисы, щупая по пути под мышками, ниже спины, залезая в карманы.
Он сидел в кабинете директора как обычный человек, но… все равно… он же не был обычный… Я не думал, что на таком уровне могут быть в курсе моего творчества.
– Садитесь, – сказал он по-простому, – чайку?
Чай, конечно, в горло не лез, но я взял кружку.
– Я читал вашу книгу, – сказал он, – очень тонко, оригинально, своевременно… Прикипел душой к вашему Игнатьичу.
Кроме нас, в комнате стояли еще несколько отлично выглядевших мужчин из его окружения.
– Сейчас ведь все шутки шутят или цинизмом пытаются заразить молодежь. Свой негативный жизненный опыт, гадость всякую – все в литературу тащат.
– Да, – ответил я. Пока он не говорил ничего страшного, можно было соглашаться и набирать массу согласия с ним, массу «да» – на случай, когда придется промолчать.
– А у вас – другое. Пронзительное аж до слез. Наполнено смыслом. Как там… Свечка – в подсвечник, скворец – в скворечник… Для юношества – это ведь живой родник…
Один из отлично выглядевших мужчин подал ему яркую детскую книжку. Я присмотрелся: это был учебник литературы.
– Мы подумали, – сказал он, – надеюсь, вы возражать не будете, решили включить… Для седьмого класса…
Сердце забилось… Я, конечно, уже испытывал подобное чувство гордости, когда лежал в постели со светской тусовщицей, воспринимая
Я взял учебник в руки. Пролистал Пушкина, Булгакова и увидел…
«Шли… Топтали ранний сентябрьский пожух…»
А чуть пониже был нарисован тот, чьего лица я никогда не видел. В потертом старом кожушке, с ружьишком за плечами…
– Удачно получилось? – спросил он. – Таким вы его представляли?
– Удачно, – ответил я, потому что он опять не сказал ничего страшного и можно было опять согласиться.
– Ну, а раз все так удачно складывается… Мы вот что подумали… Руководство культурой нуждается в человеке разумном, спокойном, интеллектуально сбалансированном. Чтоб не бередило. Отличная кандидатура для этого – современный классик, писатель-почвенник.
– Деревенщик, – сказал я. И получилось, что в этом было мое маленькое «нет» при огромном, большом безопасном «да».
– Деревенщик, – сказал он и посмотрел в окно, – красивая в этом году осень: пожух удался. И погода приятная – самый шурш.
Костюм сидел на мне хорошо, приятель-миллионер сидел напротив… Хорошо… Мы пили Domaine de la Roman'ee-Conti Roman'ee Conti и смотрели на оранжевые московские крыши из окна моего кабинета.
– Рад за тебя, – сказал он, – тебе идет.
– Что?
– Да все. Костюм, положение. Ты же умный парень, тебе должно было повезти.
Повезти? О чем он говорил?
– Конечно! Ты состоялся по-настоящему: слава, девушки, деньги… Или денег нет?
– Как денег может не быть, – ответил я.
– Ну вот! Это лучше, чем искать смысл жизни по Парижам. Ты ведь русский человек, и тебе тот самый смысл, который русский человек ищет, гораздо важнее парижской атмосферы. И ты нашел его, донес до миллионов, до будущего России, до детей!
Всю ночь я не спал. Лежал на кровати в костюме, который мне шел. Вдруг почувствовал себя плохо. Так плохо мне не было давно, разве что перед казавшимся уже таким давнишним отъездом в Париж, когда ушла жена.
Я встал и поехал к светской тусовщице. Мы целовались в моей машине, потом – в ее, водители молча смотрели в телевизоры. Потом поднялись в квартиру, пили вино, опрокидывали друг друга на мебель. Но больше ничего не произошло, потому что мой костюм почему-то не снимался. Не то что заклинило пуговицы, но – не снимался. Словно гвоздями прибило.
Она гладила мне волосы, успокаивала.
– Ну что такое… Что с нами случилось… Ты мой маленький…
Я вышел и столкнулся лицом к лицу с тем самым молодым человеком, который на светском мероприятии кричал гадости из зала. Он расхохотался: