Почти цивилизованный Восток
Шрифт:
Хрена с два!
Я им не нежная восточная барышня и… и мне есть куда вернуться. Эдди, он ведь примет. И защитит. Только вот горько отчего-то, что я только-только приехала и уже всерьез раздумываю, как буду защищаться. И от кого?
От человека, которого люблю?
А чай остыл.
Поганый у них тут чай. Слабенький. И травой воняет.
Сидела я не сказать, чтобы долго. В гостиной появился Чарли, изо всех сил пытавшийся казаться радостным. Но то ли я понимала, что радоваться ему не с чего,
– Может, тоже в гостиницу? – предложила я, отставив чашку с нетронутым чаем.
А к нему даже куска хлеба не предложили.
Тоже мне, цивилизованные люди.
Чарли вздохнул и покачал головой:
– Слухи пойдут.
– И? – вот с чего все так слухов бояться. Ну пойдут. Ну и пускай себе идут. Мне-то с них что?
– Это репутация. Не только моя, но и рода, и наших детей. Возникнут вопросы. Сомнения.
А то так они не возникнут. Но ничего, молчу. Пялюсь в чай. А есть охота… тут вообще кормят? Небось, при гостинице ресторация имеется. Или хотя бы выйти можно, поискать какую таверну, чтоб не совсем поганая.
– Матушка завтра уедет, - спокойно сказал Чарли.
– А я?
– Подслушивала?
Я пожала плечами. С чего отрицать очевидное.
– Дурная привычка, - покачал головой Чарльз, но как-то так, без раздражения, скорее с усталой обреченностью.
– Зато полезная.
А то бы сейчас дальше сидела наивною дурой, ожидая, когда ж меня в семью примут. Теперь-то точно знаю, что не примут. Даже если наизнанку вывернусь и чешуей покроюсь. Стоило про чешую подумать… нет, нет, только драконьего обличья мне и не хватало.
– Матушка – женщина сложная. В свое время она… нашла в себе силы пойти против воли отца. И из семьи ушла.
Знаю.
– И так уж получилось, что весьма долгое время ей пришлось самой заниматься. Домом. Детьми. Делами.
– А твой отец?
– Он служил.
За тридевять земель? Хотя, чего это я… мой папаша вон тоже был таким, что лучше б вовсе не был. И мама, если подумать…
– Она хорошая, умная женщина. Но привыкла управлять. Семьей, делами…
– Тобой.
– И мной. Ей нужно будет время, чтобы принять изменения.
Или изменить их под себя. Но опять же, пытаюсь быть мудрой, как мама велела, и помалкиваю. Слушаю вот.
– Она устроит Августу, и вернется, чтобы помочь тебе.
– Как-нибудь…
– Не спеши. Может, она и не слишком рада, но когда речь заходит о семье, она сделает все возможное, чтобы тебя приняли в свете. И подскажет.
Он и вправду такой наивный?
– Тебе ведь нужен будет гардероб, а я понятия не имею, что сейчас носят. И еще знакомства. Визиты. Ты не можешь ходить одна.
– А с тобой?
– Боюсь, мне еще предстоит держать отчет перед Императором. И не только. Все-таки дело это… - Чарльз покачал головой. – Слишком…
– Гнилое?
– Многих затронуло. Сколько отсюда было вывезено девушек? И каких? Возможно,
И эти самые родственники захотят получить головы воздействовавших. А главное, на Змееныша все не свалишь.
Змееныш не успел бы везде.
И стало быть, есть кто-то, кто девушек искал.
Выбирал.
Перевозил.
Не так-то это и просто.
– Я маму могу попросить, - все равно мысль о том, что придется тесно общаться с дорогой свекровью совершенно не радовала. – Она с гардеробом поможет.
– Вряд ли. Прости, не хочу никого обидеть, но твоя матушка слишком долго прожила на краю мира. И вряд ли в курсе последних… как это… тенденций.
Ну и хрен ли с них?
– Да и ей тоже надо бы собой заняться.
– Эдди…
– Милли, - Чарльз глянул с упреком. – Еще немного, и я решу, что ты боишься.
Я?!
Боюсь?!
Да нисколько! У меня револьвер есть. И две дюжины ядов сложного состава. Мне ли бояться… нет, не боюсь. Так. Слегка опасаюсь.
Свекровь все-таки.
– Вот и славно, - Чарли коснулся губами щеки. – Все будет хорошо.
Мужчина. Да что он в женщинах понимает!
Глава 4 О том, что силы духа порой недостаточно
Глава 4 О том, что силы духа порой недостаточно
Эва думала.
Теперь она сумела подняться над фургоном, хотя все одно вынуждена была следовать за ним. Впрочем, это получалось совершенно без усилий. Наверное, даже если бы она пожелала остаться, у нее бы не вышло. Но она не желала.
Она думала.
Сперва старательно представляла, как возвращается в тело, но вернувшись все-таки – получилось далеко не сразу, что доставило немало неприятных минут – поняла, что в теле еще хуже. Она чувствовала яд внутри, и вкус трав, и то, что тело это, пусть и онемевшее, но все-таки болит. Оно живое. Оно устало быть в ящике. И загрязнилось. И еще, кажется, справило нужду, и теперь солома промокла. И одежда промокла. И… и даже если кто-то вдруг остановит фургон, найдет ящик, а в нем Эву, он примет её за бродяжку.
Или вовсе безумицу.
А фургон трясся. Здесь, в городе, дороги мостили крупными камнями, и колеса перескакивали с одного на другой, а еще порой попадали в ямы, и тогда фургон вздрагивал, скрипел и кренился то влево, то вправо.
Здесь дурно пахло.
И дым, поднимаясь из высоченных труб, сплетался с другим. Черный с желтым, а тот – с зеленым. И все эти рукотворные туманы стекали обратно на грязные улицы.
Вот исчезла мостовая.
А с нею и дома относительно приличного вида. Они сменились какими-то жуткими наскоро сколоченными хибарами. Местами их укрывали куски драных одеял. Кое-где горели костры, добавляя дыма. Когда же дорога свернула к реке, то Эва вновь едва не задохнулась от зловония.