Почти книга для почти людей
Шрифт:
Словом, написал я в ГлавТаможУпр письмо с просьбой разрешить мне получить от немцев комп, который мне нужен для работы. Получаю ответ, подписанный начальником какого-то отдела управления (замечу, что он потом стал начальником всего управления). И говорил этот ответ, что частные граждане не имеют права получать ни фига из-за границы еще с советских времен. Но поскольку времена задемократинели, то если я получу письмо от университета, что университет поддерживает мою просьбу в связи с тем, что мне комп нужен для работы, то они готовы сменить гнев на милость и выслать мне разрешение. И пошел я в университет, написав заявление проректору о том, что вот-де, мне нужно письмо и т. д. Принял меня Великий Проректор и сказал: «Это столь необычно!» Но что подпишет он такое письмо. И таки подписал. А дальше, стоит отметить, что слухи обо мне, мультимиллиардере всех времен и народов, начали распространяться со страшной скоростью. Потому что то один, то другой полузнакомый меня спрашивали, не прислали ли мне уже суперкомпьютер. И когда я сообщал, что это
Ну, значит, радостно вкладываю я это самое университетское письмо, приписываю, что согласно письма номер такой-то от товарища начальника отдела я теперь могу получить разрешение. Так дайте мне его, уважаемые гады! И получаю ответ, подписанный начальником того же отдела таможенного управления, но уже с другой фамилией (кстати, и эта фамилия потом профигурировала в качестве фамилии начальника всего Таможенного управления). И говорит этот ответ, что не могут они найти того письма, что было написано предыдущим начальником. И что не могу ли я… И было мне счастье. Я им снова что-то писал и получал ответы. И везде было, что да, мы вам обязательно пришлем разрешение, но не могли бы вы… И подписано все это было то начальником, то его замом, то еще кем. А потом я все эти фамилии видел в газетах попозднее — кто начальником побывал, кто в замах всей таможни страны. Словом, если бы я сохранил всю эту переписку, то мог бы иметь чудесную коллекцию эпистолярного жанра всей верхушки Таможенного управления с 1991 по 2000 год. Сколько у меня там было писем-ответов, точно не помню. Но наконец до меня дошло (хоть тот доцент был явно туповат — туго доходило), что товарищи начальники водят муму. И что хрен они мне пришлют это разрешение. И заплакал я тогда, и плюнул, и сказал, что нехай они, сволочи, подотрутся копиркой с ответов на мои письма. И так и остались у меня те деньги на счету у Шпрингера. Кстати, и сейчас они там лежат, поскольку на те деньги можно купить книги Шпрингера за 50 % цены. Но что-то не вижу ничего столь нужного. Так, на всякий случай держу — а вдруг понадобится. Даже не знаю, превратились те 500 марок в евро — как их там пересчитали — спрашивать, сколько же у меня на счету — облом. Ладно, это все не очень интересные подробности.
Ps. Но вообще-то, как и все байки, эта рассказана не совсем точно. На самом деле в какой-то момент, года через два, я таки получил разрешение на пересылку компьютера из Германии. Подписано оно было самим начальником Таможенного управления РФ (не помню уж фамилии, письма не сохранил). В котором сообщалось, что следует мне только предварительно заплатить таможенный сбор, который составлял мою зарплату за несколько месяцев. А поскольку денег у нас в семье в то время хватало как раз от дня зарплаты до дня за неделю до следующей зарплаты, то умерла моя мечта тогда. Вот тогда я и был тот самый один из 50 миллионов, которые должны были быстренько вымереть согласно планам реформаторов. А почему не вымер — до сих пор не понимаю.
Большинство людей, когда начинают обсуждать общечеловеческие проблемы, за основу берут точку зрения, что прогресс должен продолжаться вечно. Что потомки должны жить все лучше и лучше. Что пределов этому нет. И приходят к выводам, которые равносильны утверждению, что для счастья тех, что будут жить через десяток тысяч лет, вполне можно если не угробить, так сделать хреновым настоящее для большинства. «Лишь бы нашим детям было хорошо». Но себя при этом мысленно отставляют в сторону от процесса всеобщего охренения: «А у меня все останется как есть и даже улучшится, потому что «я понимаю».»
Во времена борьбы с водкой в предпраздничные дни двери всех лабораторий в НИИ были закрыты, включая дверь директорского кабинета. Оттуда слышались шум и говор, но ни одну дверь на стук не отпирали, только шум на время затихал. Если ожидался посланец за хлебом, салом и солеными помидорами и маринованными огурчиками, то дверь приоткрывалась. С водкой боролись с помощью разведенного спирта. В одной из лабораторий на давно уже неработающую установку с несколькими килограммами серебряных контактов и массой отсутствующих деталей полагалось литров двадцать спирта в квартал. Сотрудники лаборатории ее пламенно любили и называли поилицей. Завлаб ее тоже любил, но дрожал, ожидая вопроса «А куда же делся спирт?» Списать установку было невозможно, потому что предварительно надо было сдать все килограммы серебра, размазанного по нескольким тысячам контактов.
— А знаешь, как трудно написать диссертацию по истории КПСС? Это не ваша сраная физика-математика — здесь думать надо! — жаловался мой знакомый. — В диссертации не должно быть ничего, отличного от недавно опубликованного, но всё должно быть по-новому. А кроме того, нигде в журналах невозможно опубликоваться, а без двух публикаций — никак.
Рассказ о том, как в начальный период перестройки становились академиками и членкорами
Рассказ, правда, из вторых рук, даже из третьих, а потому тщательно зашифруем список действующих лиц.
Как известно, А и Б сидели на трубе. Пусть А будет некий Академик, а Б — небедный человек, считающийся математиком. Крепко зашифровал,
Ну, а теперь слово академику А:
«Зарплату платят плохо, жить не на что. Сижу в лаборатории. И вдруг протискивается ко мне бочком-бочком маленький, черненький и сообщает, что его зовут Б, и что он собирается баллотироваться в члены-корреспонденты Академии, и что не могу ли я, уважаемый академик А, поддержать кандидатуру Б. А он, Б, может поспособствовать получению уважаемым академиком А бесплатного автомобиля. И наклоняется при этом очень просительно.
Смотрю я на него: такой жулик, такой прохиндей — все равно ж пролезет, так хоть машина будет/ И говорю, что а почему бы и нет. Тут этот жулик и говорит, что вот и чудесненько, и пишет записочку, и говорит, что нужно мне подойти вот по такому-то адресу в Блаблаблаз, найти там И (помните, кто оставался на трубе?), а он всё уважаемому академику А и сделает.
Зашел я в этот самый Блаблаблаз, когда приехал в Москву, нашел И, по которому видно, что хоть и мошенник, но пожиже, чем хозяин, протянул ему записочку, а тот и говорит: «Сейчас-сейчас-сейчас, мы вас запишем, и получите вы автомобильчик такого-то числа.» И дату назвал аккурат через неделю после выборов: «Открыточка вам придет, подойдете и заберете.» Потом открыл сейф, достал какой-то толстый список, примерился глазом курицы и клюнул-вычеркнул какую-то фамилию, а мою вписал сверху.
А когда он закрывал список, углядел я, что название на нем что-то вроде «Список участников и инвалидов ВОВ имеющих право на получение бесплатного… " "
Так наука становилась на колеса прогресса.
О формировании национального характера советского человека
Заметьте, что нет никакой существенной разности в мироощущении советского человека в зависимости от его национальности. Это мироощущение отпечатано у него на физиономии. Советского человека узнают везде и всюду. Не важно, что уже двадцать лет как нет Советского Союза, а гражданин уехал из СССР много-много лет назад. Не важно, где он провел все это время. Выражение его лица родом оттуда, из детства. Даже если он научился улыбаться при виде своего подчиненного, даже если он идет по коридору своей фирмы с сияющей улыбкой идиота, стоит ему оказаться в одиночестве, как на его лице появляется отражение размышлений о том, куда опять мог деваться левый носок. Почему только один носок нашелся, если он вчера снял и положил оба прямо посреди стола? И почему опять левый?
Есть различные теории, объясняющие это и другие свойства мультинационального советского характера, но ни одна из них не учитывает решающего фактора влияния существования общественного туалета на формирование этого особого характера.
Предположим, советский человек в самом жизнерадостном расположении духа вышел побродить. Может, по магазинам, может, еще куда. На самом деле это не так уж важно, куда он шел. Гораздо более важно, что советский человек никогда никуда не пойдет, не выпив предварительно чая. Или пива. Или чего еще. Идти прогуливаться, не попив ничего, — для советского человека это такой же нонсенс, как для западного человека ехать в супермаркет на автобусе, имея в гараже две машины. Итак, наш человек, полный радостных мыслей и чая, движется по улице, а в это время чай движется внутри человека. И в какой-то момент он заполняет все мысли, чаяния и надежды нашего человека. И что? Тут надо бы просто зайти в общественный туалет. Но их в городе нет. А что есть? А есть знакомый, который приближается к нашему человеку и начинает его расспрашивать, почему у него такое страшное выражение лица. «Что случилось?» — спрашивает этот знакомый, ожидая, что ему тут же и расскажут обо всех неприятностях, связанных с этим выражением. Однако же вместо ожидаемого рассказа, во время которого можно и посочувствовать, и насладиться, следует какое-то безумное бормотание о том, что не до того. А в особо тяжелых случаях чаелюбивый гражданин может даже и послать куда подальше, потому что единственная мысль, которая сидит сейчас у него в мозгу — это «Где?» Вариант родственников и близких знакомых отметается, поскольку живут они далеко. И остается только подворотня. Гражданин идет, мечтая о чудесной подворотне, невидимой со всех сторон. Однако же число таковых крайне мало. А возле той, что нашлась, имеется бабушка, выпасающая внучку и зорко следящая. И когда у гражданина глаза вылезают из орбит, а мочевой пузырь уже пару раз попытался опорожниться без приглашения, гражданин нарушает, где придется, пристроившись к стенке и судорожно оглядываясь на приближающуюся гражданку, которая старается сделать вид, что не замечает текущего по тротуару потока. А когда гражданка совсем уж подходит вплотную, а осталось еще столько же того, что совсем не нужно гражданину, то и пытается он… Впрочем, технические описания, что, куда и как он там пытается, не имеют принципиального интереса. А более интересны те самые опыты, которые производил академик Павлов над собачками, чтобы у них потекли слюнки. Правда, неизвестно, были ли у него опыты по преодолению вредной привычки пускать слюнки при виде еды. Но широкомасштабный опыт по преодолению удовольствия долгих прогулок при помощи отсутствующих общественных туалетов производился долгие годы. И теперь советский человек, где бы он ни находился и сколько бы туалетов ему ни встретилось на пути, всегда озабочен мыслью: «А когда мне захочется, будет ли там туалет поблизости?» И эта мысль, эти размышления сопровождают его до смерти. Никакие усилия воли, ничего… Условный рефлекс. Вооот. А остальным теориям не верьте. Они все неправильные.