Почти напоследок
Шрифт:
угрюмо вныривают лбы —
скажите, вас еще не мучил,
как будто призрак-лиходей,
костюм для огороднвтх чучел,
бросающийся на людей?
У вас поджилки не трясутся
от липких блуз,
от хлипких бус,
производители отсутствия
присутствия
того, что вкус?
Уродство выросло в заразу.
Вас не пронизывает стыд
за мебель,
у которой сразу
болезнь слоновья
и рахит?
В поту
Я слышу лязгающий сон —
распорот лермонтовский парус
для ваших варварских кальсон.
11роизводители уродства,
вы так хватаетесь за власть.
Производить вам удается
друг друга,
чтобы не упасть.
Производители уродства,
производители того
иреступнейшего производства,
76
которое —
пи для кого.
На плечи Лопдон вы надели,
впихнули ноги в Рим рожком,
и даже запонки из Дели...
А как же быть с родным Торжком?
Производители уродства,
захламливатели земли,
вы проявите благородство —
носите, что произвели!
Наденьте,
словно каждый — витязь,
бюстгальтеры,
как.шишаки,
и хоть на время удавитесь
удавкой
галстучной кишки!
А мы,
заплакав через силу,
в честь ваших праведных трудов
к вам
соберемся
на могилу
в мильонах
траурных трусов!
77
кабычегопевышлисты
Не всякая всходит идея,
асфальт пробивает по всякое
семя
Кулаком по земному шару
Архимед колотил, как
всевышний,
«Дайте мне точку опоры,
и я переверну всю землю!», —
но не дали этой точки:
«Кабы чего не вышло...»
«Кабы чего не вышло...» —
в колеса вставляли палки
первому паровозу —
лишь бы столкнуть с пути,
и в скальпель хирурга вцеплялись
всех коновалов пальцы,
когда он впервые разрезал
сердце — чтобы спасти.
«Кабы чего не вышло...» —
сыто и мордовито
ворчали на аэропланы,
на электрический свет.
«Кабы
и «Мастера и Маргариту»
мы прочитали с вами
позднее на двадцать лет.
Прощание с бормотухой
для алкоголика — горе.
Прыгать в рассольник придется
соленому огурцу.
Но евть алкоголики трусости —
особая категории.
«Кабычегоневышлисты» —
по образному словцу.
Их руки дрожат, как от пьянства,
их ноги нетрезво
подкашиваются,
когда им дают на подпись
поэмы и чертежи,
и даже графины с водою
побулькивают по-алкаьнески
у алкоголиков трусости,
у бормотушников лжи.
И по проводам телефонным
ползет от уха до уха,
как будто по сладким шлангам,
словесная бормотуха.
Вместо забот о хлебе,
о мясе,
о чугуне
слышится липкий лепет:
«Кабы... чего... не...»
Па проводе Петр Сомневалыч.
Его бы сдать в общепит!
Гражданственным самоваром
он весь от сомнений кипит.
Лоб медный вконец распаялся.
Прет кипяток сквозь швы.
Но все до смешного ясно:
«Кабы... чего... не вы...»
Выставить бы Филонова
так, чтобы ахнул Париж,
но —
как на запах паленого:
«Кабы... чего... не выш...»
Пока доказуются истины,
рушатся в никуда
кмбычегоневышлисгчмя
высасываемые года...
Кабычегоневышлизмо;.!,
как засухой,
столькое выжгло.
Под запоздалый дождичек
стыд подставлять решето.
Есть люди,
всю жизнь положившие,
чтобы хоть что-нибудь
вышло,
и трутни,
чей труд единственный —
чтобы не вышло
ничто.
Взгляд на входящих нацелен,
словно двуствольная «тулка»,
как будто любой проситель —
это тамбовский волк.
Сейф, где людские судьбы, —