Почти напоследок, Евтушенко Евгений Александрович

Почти напоследок

на обложку

Евтушенко Евгений Александрович

Шрифт:

и террором на планете,

и террором в небесах.

По идеям бьют,

по странам,

топчут нации в пыли,

бьют по стольким старым ранам

исстрадавшейся земли.

Но среди любых погромов,

чуждый шкворню и ножу,

изо всех моих надломов

я несломленность сложу.

Ничего, что столько маюсь

с чёрной сотнею в борьбе.

Не сломался.

Не сломаюсь

от надлома на ребре!

– Какие дураки.
– усмехнулся Пабло Неруда, просматривая свежий номер газеты «Меркурио»,

где его в очередной раз поливали довольно несвежей грязью.
– Они пишут, что я двуликий Янус. Они меня недооценивают. У меня не два, а тысячи лиц. Но ни одно из них им не нравится, ибо не похоже на их лица. И слава богу, что не похоже.

Стояла редкая для Чили снежная зима 1972-го, и над домом Пабло Неруды, похожим на корабль, с криками кружились чайки, перемешанные с тревожным предупреждающим снегом.

Есть третий выбор - ничего не выбрать, когда две лжи суют исподтишка, не превратиться в чьих-то грязных играх ни в подхалима, ни в клеветника.

Честней в канаве где-нибудь подохнуть, чем предпочесть сомнительную честь от ненависти к собственным подонкам в объятия к чужим подонкам лезть.

Интеллигенту истинному срамно, гордясь незавербованной душой, с реакцией своей порвав рекламно, стать заодно с реакцией чужой.

Была совсем другой интеллигентность, когда в борьбе за высший идеал непредставимо было, чтобы Герцен свой «Колокол» у Шпрингера издал.

Когда твой враг - шакал, не друг - акула, Есть третий выбор: среди всей грызни сесть меж двух стульев, если оба стула по-разному, но всё-таки грязны.

Но третий выбор мой - не просто «между». На грязных стульях не сошёлся свет. Мой выбор - он в борьбе за всенадежду. Без всенадежды гражданина нет.

Я выбрал то, чего не мог не выбрать. Считаю одинаковой виной -перед народом льстиво спину выгнуть и повернуться к Родине спиной.

Рука генерала Пиночета не показалась мне сильной, когда я пожал её, - а скорее бескостной, бескровной, бесхарактерной. Единственно, что неприятно запомнилось, - это холодная влажнинка ладони. В моей пожелтевшей записной книжке 1968 года после званой вечеринки в Сантьяго, устроенной одним из руководителей аэрокомпании «Лан-Чили»,

именно так и зафиксировано в кратких характеристиках гостей: «Ген. Пиночет. Провинц. Рука холодн., влажн.». Мы о чём-то с ним, кажется, говорили, держа бокалы с одним из самых прекрасных вин в мире - макулем. Если бы я мог предугадать, кем он станет, я бы, видимо, был памятливей. Второй раз я его видел в 1972-м на трибуне перед Ла Монедой, когда он стоял за спиной президента Альенде, слишком подчёркнуто говорившего о верности чилийских генералов, как будто он сам старался себя в этом убедить. Глаза Пиночета были прикрыты чёрными зеркальными очками от бивших в лицо прожекторов.

Третий раз я увидел Пиночета весной 1984-го, когда транзитом летел в Буэнос-Айрес через Сантьяго.

Генерал самодовольно, хотя несколько напряжённо, улыбался мне с огромного портрета в аэропорту,

как бы говоря: «А вы-то меня считали провинциалом». Под портретом Пиночета был газетный киоск, где не продавалось ни одной чилийской газеты. Когда я спросил продавщицу - почему, она оглянулась и доверительно шепнула:

– Да в них почти нет текста. Сплошные белые полосы - цензура вымарала. Даже в «Меркурио». Поэтому и не продаём.

А рядом, в сувенирном магазинчике, я, вздрогнув, увидел дешёвенькую ширпотребную чеканку с профилем Пабло.

Им стали торговать те, кто его убил. На Риеше ёе 1оз 8шр1го8 -на Мосту Вздохов -

я,

как призрак мой собственный, вырос над побулькиваньем водостоков. Здесь ночами давно не вздыхают. Вздохи прежние издыхают.

Нож за каждою пальмою брезжит.

Легче призраком быть -

не прирежут.

В прежней жизни

и в прежней эпохе

с моей прежней,

почти любимой,