Почти понарошку
Шрифт:
– Может, заберешь все свое? Чтобы не валялось, - Герман сел в кресло и уставился в монитор. В то время как думать мог лишь о расстегнутых пуговицах Юлькиной блузки.
– Да ладно тебе! У меня своего кабинета пока нет. Как обзаведусь, так сразу и съеду. Жалко, что ли?
– Нет. Но я не хочу, чтобы твои вещи оставались в моем кабинете.
– Эк тебя торкнуло. Боишься, что жена приревнует?
– Не боюсь. А тебе хочется создать повод?
–
– Зачем? – Герман отвлекся от компьютера и посмотрел ей в глаза.
– Затем, что три года и два месяца – это разные весовые категории. Что-то же нужно для самоутверждения.
– У тебя для него все было. Ты же решила, что тебе мало.
– Да, мне мало просто любви. Мне нужно больше. Но ведь каждому человеку хочется многого.
– Возможно…
– Как всегда, в высшей степени снисходителен.
– У тебя настроение плохое? – поинтересовался Герман.
– Наоборот. Мне интересно, где границы твоей сдержанности.
– На отметке 12:30. Тогда я выпровожу тебя из кабинета и пойду на обед.
– Черт, Гера! – вдруг психанула Юлька. – Ты глухой или слепой? Я пытаюсь с тобой поговорить о нас. Между прочим, впервые за эти два месяца. Меня тогда долбануло, неужели не понимаешь?
Герман откинулся на спинку кресла, физически чувствуя неожиданно нахлынувшее спокойствие.
– О нас? Ну давай поговорим.
А вот она явно нервничала. Все-таки смех и веселье в ее случае всегда были признаком чего-то еще, более глубокого и хаотичного. Она подошла к столу и оперлась локтями о столешницу. Так, что лицо ее оказалось прямо перед его лицом. И произнесла:
– Я почти собирала чемоданы. Я всерьез думала о том, что надо учить немецкий в срочном порядке. Я мечтала, чтобы ты сделал карьеру за границей, чтобы у тебя были неограниченные возможности. А ты отказался – запросто. Даже меня в известность не поставил. А я знала, Гера. Знала про это чертово предложение. Может быть, даже раньше тебя. И я бы сделала немало, чтобы все получилось, но тебе оказалось плевать! Все, что ты мог, это твердить, что любишь меня. Так вот, это я тебя любила. Я – тебя. Потому что готова была отказаться от очень многого, чтобы ты достигнул большего. А все, что сделал ты, это женился через неделю после нашего расставания!
Герману, взирающему на Юлькины прелести в вырезе блузки, было не до смеха. Ее запах проникал в него и будоражил фантазию. Он мысленно сосчитал до десяти, как перед началом операции, заставил себя отвлечься и перевел взгляд на ее лицо.
– А что ты ждала, я сделаю? – полюбопытствовал он.
– Да что угодно, но не это! Ты мог, как Эгембердиев, забухать. Обматерить, за волосы притащить меня обратно. Серенады под окнами орать. А вместо этого ты два месяца изображаешь примерного семьянина с простой деревенской Няшечкой Дуняшекой! Мне вот просто интересно… для справки… если бы ей светило быть женой известного врача из швейцарского нейрохирургического центра, она бы хоть на сотую долю
– Я правильно понимаю, что ты осознала собственное невезение, когда тебе не пришлось стать женой… как там ты наговорила? – Герман неопределенно взмахнул рукой перед самым Юлькиным носом.
– Во всяком случае, я в состоянии понять, в чем везение, а в чем нет! В отличие от тебя! Талантливых врачей много, Гера. Но не у всех папа – Валентин Липкович. И вряд ли он хотел бы для тебя подобного!
– При чем здесь отец?
– При всем. Ты думаешь, ты лучше Руслана? Или что по всей стране других спецов нет? Не бывает случайных вещей для таких, как ты, ясно? Их вообще ни для кого не бывает!
– Не ясно! – рявкнул Герман.
– Ну и дурак! Можешь у великого и ужасного уточнить, если не веришь! Это твой отец вбухал чертову кучу бабок в оборудование для центра. И это он дал наводку на тебя! Я – знала. И ждала, когда ты скажешь! А потом снежным комом навалилось!
Герман долго молчал, привыкая к мысли о каком-то нелепом заговоре, творившемся за его спиной. С отцом было все ясно. Его понятия о должном и обязательном всегда шли вразрез с принципами Германа. Желание Юльки оказаться в Швейцарии тоже было объяснимо. Но участие в этом Ивана Александровича оставляло неприятный осадок. И лишь одно примиряло Германа с действительностью – его отказ. Было бы гораздо хуже, если все это стало ему известно уже в Цюрихе.
– Как же вам всем не повезло, - усмехнулся Липкович.
– Не повезло! – Юлька отняла локти от стола и медленно разогнулась. – Черт! Курить хочу… Ты понимаешь, что это все навалилось на меня в один день?.. Еще и беременность эта! И ты не смеешь меня осуждать. Все, что я делала, было ради тебя. Ради нашего будущего. Я хотела, чтобы мы были счастливы.
– Я так и понял, - мрачно сказал Герман и достал из стола сигареты и зажигалку.
Юлька взяла пачку, покрутила ее в пальцах и хрипловато проговорила:
– Вот теперь, наверное, все. Остальное – чушь. Было сказано в порыве. Поэтому мои запасные шмотки будут валяться в твоем нижнем ящике. Я заслужила.
С этими словами она таки бросила сигареты ему в руки и вышла из кабинета, запахивая на ходу халат.
***
Вторую половину дня Герман напряженно заполнял бумаги, искал в интернет-магазинах несколько монографий, до чего никогда не доходили руки, порывался написать заявление и выпил бессчетное количество кофе.
Домой он явился голодный и взвинченный. Не сумев открыть дверь, зло позвонил. Открыли не сразу. Пришлось звонить повторно. Только тогда замок щелкнул. В темном коридоре он мог видеть только Дашин силуэт. Она отступила на шаг, пропуская его. И, буркнув ему что-то неразборчивое странно скрипучим голосом, скрылась на кухне.
– Какого черта закрылась? – рявкнул Герман ей вслед.
– Не в пещере живу, - голос совершенно определенно был не привычно Дашиным, а каким-то чужим.