Почти счастливые женщины
Шрифт:
Дверь отворилась, и на террасу вошла Софья с ярко-рыжей высокой старухой в открытом цветастом сарафане.
– Моя внучка, – кивнула на Алю Софья. – Аля, Алевтина.
Рыжая старуха улыбнулась, и ее глаза цвета спелого крыжовника, неожиданно молодые, яркие и веселые, радостно загорелись.
Принялись обустраиваться – Софьина комната на первом этаже, Алина на втором. Все в пыли и в паутине, но солнце освещало медовое дерево стен и темный шоколад старой мебели, беззастенчиво заглядывало в окна и падало, серебрило прозрачную кружевную паутину.
Аля бегала снизу вверх, вытирала пыль с книжного и платяного шкафов,
Из-за густой ели брызнуло солнце, и Аля невольно зажмурилась: «И здесь, в этой лесной сказке, мне предстоит прожить почти месяц?»
Она постелила себе – белье привезли с собой из Москвы. Развесила вещи, расставила обувь и книги и побежала вниз, к «девочкам» – как они сами смешно называли себя.
Софья с Мусей сидели на террасе, перед обеими стояли остывшие чашки с черным кофе. Обе дымили.
Аля посмотрела на нераспакованные сумки, поняла, что рассчитывать не на кого, и принялась за дело.
Прибрала Софьину комнату, разобрала сумки с продуктами – в холодильнике валялась пачка пельменей, кусок подсохшего сыра и полпачки пожелтевшего сливочного масла.
Аля достала курицу, опалила ее на огне и поставила варить бульон. Потом начистила картошки, слава богу, она нашлась, и выскочила на участок.
У забора росли мелкие лесные колокольчики и аптекарская ромашка с «укропной» травой. Аля нарвала огромный букет и вернулась в дом.
Нашлись и вазы – одна тонкого фарфора, но с отбитым горлышком, а вторая простая, грубая, керамическая, точно такая же была у бабы Липы. Аля, держа эту вазу в руках, едва сдерживала подступившие слезы.
Было понятно, что хозяйственные хлопоты лягут на ее плечи. Иначе все просто умрут от голода.
Через полтора часа она накрыла на стол – бульон с вермишелью, отварная картошка с сардельками, салат из свежих огурцов со сметаной. Красота!
Подружки продолжали упоенно беседовать.
Опорожняя пепельницу, Аля поглядывала на них с осуждением.
Увидев накрытый стол, Муся ахнула и всплеснула руками:
– Ну ты, Соня, счастливица! Какая тебе досталась девочка! Не то что мой – балбес балбесом.
За обедом Муся продолжала восхищаться Алей, и та видела, что Софье это приятно.
Аля заметила, с каким аппетитом и удовольствием ест хозяйка. Ей все больше и больше нравилась эта яркая, шумная, веселая рыжая старуха. Муся все делала через край – хвалила незатейливую стряпню, восхищалась Алей, делала комплименты подруге. Даже на жизнь она жаловалась с улыбкой, пытаясь при этом шутить.
Из разговоров «девочек» Аля уловила, что «этот балбес по-прежнему треплет нервы и делает, что хочет». Поняла – это Муся про внука.
Софья сочувственно вздыхала и повторяла, что «у всех своя судьба и свой крест».
После обеда Аля помыла посуду, вымыла липкую клеенку на террасе и пошла к себе.
«Девочки», вдоволь наговорившись, тоже разошлись по комнатам.
Аля лежала и смотрела в окно. Там колыхались от внезапно поднявшегося ветра мохнатые, тяжелые ветки елей и легкие нежные ветки берез. На сердце были покой и тихая радость. Уставшая Аля не заметила, как уснула. Проснулась
Софья сидела в кресле и пила чай. Хозяйки не было.
– Ну как тебе? – спросила Софья. – Красивое место, правда?
Аля кивнула:
– Чудесное! Как в сказке! И Муся такая милая!
– Милая, – согласилась Софья. – Только несчастная. Слабая она, безвольная, и кто может, этим пользуется.
– А что у нее за беда? – осторожно спросила Аля.
– Всего не расскажешь.
Как выяснилось, первая половина Мусиной жизни была очень сытой, праздной и счастливой. С мужем ей повезло – красавец Аркадий жену обожал и ничего для нее не жалел.
– А денег там было! – Софья прикрыла глаза. – Не просто много, а очень много! У Гальпериных была огромная квартира в высотке на Котельнической, машина, на которой гоняла сама хозяйка, а еще домработница, массажист и куафер. – Софья так и сказала «куафер».
Аля усмехнулась, вспомнив слова Маши про «барыню». Софья продолжала:
– Муж ее обожал, а уж когда она родила ему дочь!.. Завалил Муську подарками, мехами и драгоценностями. Знаешь, кем он был? – хитро прищурившись, спросила Софья. – Директором пункта вторсырья!
– Шутишь? – спросила пораженная Аля.
– Нисколько! – ответила Софья. – Широко они жили. Слишком широко. Ну и… сама понимаешь.
Аля не понимала, но спрашивать не решилась.
– В общем, Аркадия взяли. Дали десять лет, и ничего не помогло. Ни-че-го! Ни ходатайства, ни прошения. Ни деньги. Многие от Гальпериных тогда отвернулись. Да что там многие – почти все. Людишкам свойственна трусость. А тут такое дело – тюрьма! Немногие тогда поддержали бедную Мусю. Почти никого не осталось. А раньше-то! Пир горой, гостей созывали каждую субботу. А какие столы накрывали! Любителей попить-поесть было много, а вот в тяжелые минуты все исчезли. И тут же забыли, как пили и ели, как жили неделями на этой даче! Осталась я, ее школьная подружка, и еще Аркашины братья, Сема и Моня. Но те были нищими – один инженер, другой школьный учитель. Материально помочь они не могли, а поддержать – да. Вот и все. Муся тогда принялась умирать – представляешь, с ее-то характером и жизнелюбием. Не просто сникла, скисла, а вправду жить не хотела. Корила себя, что не смогла мужу помочь, что не все сделала. Но дело было не в ней – процесс был показательным, чтобы другим неповадно было.
Никто ничего не мог сделать – я упросила твоего деда помочь. Тот, хоть и противился – Аркашу он презирал и считал его ниже себя, – обратился к какому-то генералу, своему знакомому, сулил любые деньги. Тот нехотя навел справки и сказал, что все бесполезно. Деньги-то возьмут, а результата не будет – указание свыше. Слишком широко жили Гальперины, слишком громко. Единственное, что удалось устроить, – неполную конфискацию. Квартиру и дачу оставили, удовлетворились деньгами, драгоценностями и антиквариатом. Машину успели оформить на брата. Ну слава богу и это. Муська моя чахла, Алку, ее дочку, забрала золовка, жена Аркашкиного брата, чудесная женщина. Жили они далеко, в Житомире. Скромно жили. Не так, как Алка привыкла. И всю дальнейшую жизнь Алка мать попрекала: «Отдала, сбагрила, избавилась». А бедная Муська и себя-то обслужить не могла, какой тут ребенок!