Почти счастливые женщины
Шрифт:
Многое было совсем непонятно. Фарцуют – это спекулируют. Но чем?
Однажды довелось увидеть. Дверь в гостиную оказалась открытой. Вдоль стены стояли коробки с магнитофонами.
На диване небрежно, в кучу, свалены вещи – кажется, платья, кофты, жакеты. Все яркое, блестящее. По ковру была разбросана обувь – босоножки на каблуках, туфли с бантами и пряжками. В кресле лежало несколько сумочек, на комоде, вперемешку с покрытыми пылью хрустальными вазочками и фарфоровыми статуэтками, лежали легкие, полупрозрачные, разноцветные платки. Тут же валялись коробки с косметикой –
Оля подошла к комоду, воровато оглянулась и быстро сунула в карман халата небольшую красную блестящую коробочку.
Уже во дворе небрежно и смущенно сунула Але:
– На, это тебе!
– Нет, мне не надо, я не крашусь. И вообще, – она нахмурилась и покраснела, – ты же без спросу взяла.
Оля хмыкнула:
– Подумаешь! Я все так беру. Все, что мне надо: колготки, духи, тушь. Нет, мне привозят, конечно. Но то, что сами решат. Думаешь, их очень интересуют мои желания и потребности? Ага, как же! И вообще – они такие жлобы! За копейку удавятся!
– А если хватятся? – Аля, сама того не желая, не сводила глаз с блестящей коробки.
– Не хватятся, – уверенно ответила Оля. – Там этого добра завались, ты и сама видела. Нет, папан бухгалтерию ведет, но все время чего-нибудь путает. Мамаша орет, а он отбивается. А путается потому, что все время под газом! – захихикала Оля. – Целый день к бутылке прикладывается. За телевизором прячет или в сортире. Я все его нычки знаю. Но не закладываю – так выгоднее. Да и потом, квасит он только дома, в Москве. И не дай бог на гастролях – выкинут сразу.
Аля молчала, не зная, что делать. Соблазн был велик. Да что там – огромен! Иметь в своем личном пользовании такое сокровище! Аля знала, что в драгоценной коробке полно всего – и тени для век пяти-шести цветов, и два вида румян. И квадратик с пудрой, и маленький тюбик с тушью для ресниц. А и сами ресницы – искусственные, длиннющие, круто загнутые вверх – как у принцессы из сказки. Да, и еще блеск для губ – перламутровый, блестящий, переливающийся, сверкающий искорками. Мазнешь – и губы блестят, как будто их облизали. А запах! Божественный – клубника или земляника. Просто хотелось этот блеск проглотить, как конфету.
Сгорая от стыда, Аля положила заветную коробочку в карман и пошла домой. Шла и нащупывала – на месте?
В те минуты ей казалось, что не было ничего ценнее в ее жизни, чем эта пластмассовая красная коробка.
Софья зашла в комнату, когда она разглядывала свое сокровище. Сердце остановилось. Сейчас все узнается! Хотя – как? Она ни за что не признается, ни за что. Хоть пытайте, как Зою Космодемьянскую. Ни за что не предаст Олю. Потому что она не предатель.
Софья взяла в руки коробку, небрежно повертела в руках и поставила на стол.
– Интересно, откуда у тебя эта дрянь?
– Оля подарила. А ей родители привезли. Из Америки, кажется.
– Выбрось, – безапелляционно велела Софья. – Жуткая дрянь. Это дерьмо делается из крашеного мела. Вот и подумай – нужно ли это твоей нежной девичьей коже.
Аля молчала, опустив голову.
– Да и вообще тебе краситься рано, – продолжала Софья. – Я не ханжа, ты знаешь. Через два года
Слава богу, на подаренное Олей сокровище Софья не посягала. Не забрала и не выбросила. «Все-таки, – подумала Аля, – она неплохая. Даже хорошая. Только все равно чужая».
На дачу к Мусе поехали на такси. Маша, помогая собирать сумки, ворчала:
– Канешна, ты ж у нас барыня! Какой тебе поезд, какая такая лектричка? Куда тебе с простыми людями? Ты б еще карету заказала.
– Была бы карета, и заказала бы, – усмехнулась Софья, приглаживая у зеркала волосы. – И вообще, давай поторапливайся! Копаешься как клуша, тетеха. Аля, – закричала она. – А ты где застряла?
Вещей оказалось много: чемодан с Алиными нарядами, чемоданчик с Софьиными. Две здоровенные сумки продуктов: «Муся кормить нас не обязана!» Сумка с книгами, обязательное летнее чтение. Сумка с обувью – от босоножек до резиновых сапог. Еще Софьины папиросы, две бутылки армянского коньяка: «Это нам с Муськой для сосудов».
Маша грузила вещи и ворчала:
– Собрались как на зимовку!
Софья села впереди, Аля устроилась сзади. День был теплый и безветренный, на голубом небе сияло летнее солнце, леса, стоящие вдоль дорог, зеленели молодой, яркой зеленью, и вообще все было прекрасно! Каникулы, ура! А впереди еще море.
Доехали за час, ерунда. Въехали в большой зеленый поселок, такой зеленый, что были видны только крыши домов, все остальное утопало в густой свежей зелени.
Остановились у серого, сто лет не крашенного забора.
Калитка сиротливо болталась на нижней петле.
Выгрузили багаж, и Софья закурила.
– Подыши, – велела она Але, – а я пока немного приду в себя.
Аля присела на березовый пенек. Стояла оглушительная тишина, какая бывает только в лесу. Где-то неподалеку раздался размеренный стук топора. Совсем близко, на соседнем участке, заплакал грудной ребенок, и все затихло.
По обе стороны от дорожки, ведущей к дому, склонялись густые кусты жасмина, над ними жужжали пчелы. Пахло невероятно. Наконец показался дом – двухэтажный, старый, некрашеный, как и забор, слегка осевший, с покосившейся на правый бок террасой. Окна террасы были распахнуты.
Поднялись по полусгнившему, кривому крыльцу, и Софья громко крикнула:
– Муся, ну где ты? Встречай гостей!
Тишина.
Никто не появлялся. Софья решительно толкнула дверь в дом и кивнула Але:
– Пошли. А то будем ждать до второго пришествия.
В комнате Аля присела на край дивана и огляделась. Софья пошла искать подругу.
«Кажется, нас никто не ждет, – подумала Аля. – Вдруг еще и попросят. А так не хочется уезжать из этого райского места!»
На террасе стоял большой овальный обеденный стол, покрытый старой полустертой клеенкой, и несколько венских стульев. На столе одиноко притулилась сахарница с отбитой ручкой и торчащей ложечкой, граненый стакан с мутноватой водой, пепельница, полная окурков, карандаш со сломанным грифелем и плошка с засохшим вареньем. Над плошкой лениво, медленно кружилась оса.