Почти вся жизнь
Шрифт:
— По машинам!
Все-таки я увидел Олега Михайлова.
— Куда следуете?
— В Сосновку. Где был питомник-школа, знаете? У Поклонной горы.
— А где Илья Александрович?
— Впереди колонны, на своей «эмочке»…
Но прошло еще больше месяца, прежде чем я попал в Сосновку. Я думаю, это было двадцатого, может быть, двадцать первого сентября — дни для Ленинграда самые критические. Немецкие танки дошли до Пишмаша, фабрики пишущих машин, то есть фактически до городской черты, наша артиллерия уже стояла в Шереметевском парке.
После всего,
Ключарева я не нашел. Мне сказали, что он почти все время на Средней Рогатке. Что он там делает? В те дни Средняя Рогатка была самым танкоопасным направлением…
С Олегом Михайловым мы коротко поговорили, и, как всегда в таких случаях, разговор перескакивал с одного на другое. За этот месяц Олег сильно переменился. Тогда это был мальчишка чуть постарше Димы, сейчас мы вели разговор на равных.
Я спросил, что делает Ключарев на Средней Рогатке, но Олег ответил довольно туманно:
— Самое время подошло… На Маркиза не хотите взглянуть?
— Хочу, конечно. Привык он к вам?
— Что вы, я для него сейчас хозяин, помнит, как вместе в кювете лежали.
Когда Маркиз был маленьким, только что прозревшим щенком, он впервые в жизни увидел лягушку и ужасно перепугался. Дима взял маленького Маркиза на руки и сказал:
«Не бойся, маленький, это лягушка, она сама тебя боится». А в следующий раз Маркиз сам облаял лягушку, и та быстро ускакала. Он взглянул на Диму: «Ну как?» — «Отлично, — сказал Дима. — Ты смелая собака».
И Маркиз успокоился, у него перестало колотиться сердце, а Диму он полюбил еще сильнее. Собаки умеют помнить добро.
Теперь, по дороге в Сосновку, беда была большей, чем встреча с противной лягушкой. Маркиз навсегда запомнил, как он лежал в грязной вонючей канаве, укрываясь от какой-то страшной беды, падавшей сверху, запомнил и дикий вой раненой колли, но сильнее всего была память о доброй тяжести хозяйского тела, укрывшего Маркиза в страшную минуту.
— Не бойся, Маркиз, — говорил новый хозяин. — Ничего не бойся.
И Маркиз научился не бояться грохота сверху и грохота с земли, — ничего не страшно, когда рядом с тобой такой замечательный хозяин. А то, что у Маркиза хозяин лучше, чем у всех других собак, в этом сомнений нет. Странно только, что на новом месте хозяин стал каким-то недовольным и мрачным.
На новом месте началась новая, очень интересная учеба. Сначала пришел какой-то человек и что-то объяснял хозяину, и хозяин несколько раз тяжело вздыхал, а потом они вместе стали приспосабливать на спину Маркизу не очень тяжелый вьючок. Маркизу было неудобно с этим вьючком, но он старался, как всегда, держаться гордо и независимо, и человек, который прилаживал вьючок, засмеялся и сказал:
— Надо же, аристократ какой!
Но скоро Маркиз привык и даже радовался, когда на него надевали вьючок, потому что вслед за этим начинались занятия, которые он полюбил.
От него
Машина еще далеко, ее даже не видно, только слышно, а хозяин уже шепчет: «Маркиз, танк! Танк! Танк! Танк, Маркиз! — И все громче и громче: — Танк! Танк!»
Но ничего не происходит, пока машина не подходит близко. Вот теперь, когда она близко, хозяин отпускает тебя с поводка, и ты выпрыгиваешь из ровика и стремглав летишь прямо под танк. Но само собой разумеется, бросаться надо не под ходовую часть, а посередине и проползти под машиной, пусть она там скрежещет, как ей угодно. Это ее дело. А твое дело проползти под машиной: на той стороне тебя ждет человек, и у него есть для тебя что-нибудь вкусное: то ли кусочек мяса, то ли что другое.
Маркиз обожал орехи, и как-то раз, когда он выполнил задание, перед ним открылся мешочек с этими восхитительно хрустящими штучками.
И других собак баловали, но попадались собаки ленивые, другие упрямились, злились; попадались и безнадежные трусы. Они боялись шума и треска, такие собаки просто поджимали хвост, и никакими силами их нельзя было вытащить из ровика. Таких собак Маркиз презирал.
В общем же Маркизу нравилась его новая жизнь. Беда была только в том, что хозяин невеселый. Ласкает собаку, а сам отворачивается. Никогда еще люди не были так добры с Маркизом, как сейчас. Но во всем чувствовалась какая-то тревога. Маркиз улавливал ее в каждой улыбке, и в каждом ласковом слове, и в каждом отданном приказании. А вечером, перед сном, когда собак выводили на прогулку, люди смотрели вверх на небо, там среди звезд медленно пробирались красные огоньки. От этих огоньков что-то отделялось и с отвратительным шелестом падало вниз. Дрожала земля, слышались удары грома, небо становилось дымным.
Маркиза приучали к шуму. Он должен был выполнять любую команду, не обращая внимания ни на пушечные выстрелы, ни на автоматные очереди, ни на сирену, ни на отвратительный шелест в воздухе. Но похоже, что люди относились ко всему этому куда более нервно. Собак они учили выдержке, а у самих нервы шалили.
День, когда я был в Сосновке, был последним днем учебы Маркиза. Приехал Ключарев и сразу дал задание группе вожатых подготовиться к отъезду.
— Еще вчера я бы вам уделил минутку, — сказал мне Ключарев. — А то поехали вместе?
Маркиз любил сборы. Снова, как в Гатчине, снимают палатки, запаковывают вещи, — удивительно, как это у людей при любых обстоятельствах накапливаются вещи.
На этот раз уезжали не все. Только несколько вожатых с собаками. И как раз эти собаки были добрыми знакомыми Маркиза: злой доберман, с которым дружбу вести было небезопасно, зато очень интересно, две молодые овчарки и еще несколько знакомых собак; все радовались, по-видимому не один Маркиз любил перемены, это свойственно всем собакам, а может быть, и вообще всему живому.