Почти живые
Шрифт:
Возбужденный Шамиль рыскал среди обломков, его заместители клацали зубами и затворами, пытались загнать ошалевших заложников под полуразваленные стены дома, где их можно было подвергнуть или счету, или наказанию.
Внезапно загрохотало со всех флангов и сторон, Шамиль рванулся, исчез в темноте, над нашими головами, затмевая созвездия люстр, промчались жгучие ракеты. Опять разорвалась земля, трещина поглотила мой слух, разум, я катался по огненной земле, пытаясь спастись от огня, очнувшись, я понял, что все привиделось, что наступает
Я полз до тех пор, пока не провалился. Очнулся я на дне Вселенной. Резкий голос с акцентом что-то надрывно вещал над моим ухом, вот-вот разорвется барабанная перепонка…
Я перевернулся на спину, ощутив резкую боль в плече. Шамиль, это был он, склонился надо мной. Он взял меня на руки и понес, я засмеялся, до того картина напоминала полотнище «И. Грозный сделал что-то не то с сыном». Все остальное я помнил отчетливо. Он перевязал меня, заметив, что рана скользящая. Я сказал, что даже это меня не пугает — до сих пор полдюжины мельчайших осколков совершают им только известный круговорот в моем теле.
Вдруг все стихло — будто разом упали все свистящие, гудящие, лопающиеся железки, несущие для меня смерть. Стены окопа навязчиво пахли могилой, сырая земля у самого лица, и еще метр семьдесят выше головы, я оперся здоровой рукой, где не резала боль, в глазах помутнело, пролетел облачный неболетун, сбросил созвездие дымных огней, временный свет отразился на наших лицах; Шамиль ждал, что скажу я в ответ на его благодеяние: как же, он меня перевязал.
— Где Циркус? — спросил я.
— Он ушел, я его отпустил.
— А Ксения?
— Там! — неопределенно махнул он рукой.
— Что ты хочешь? — с трудом выразил я свое полное равнодушие к происходящему.
— Хочу познакомить тебя с женщинами. Телевизионщику, сам понимаешь, показывать их было нельзя, ну а для тебя, как это говорите вы, журналисты, эксклюзивчик…
— А Ксению можно позвать на этот эксклюзивчик?
— Зачем? Ты ведь журналист, только для тебя встреча…
— Ты что-то недоговариваешь, Шамиль.
— Я не знаю, где эта чертова девчонка, — вдруг резко отреагировал Раззаев. — Я не могу уследить за всеми. На одних ментов только три человека пришлось выделить, ждут момента, чтобы улизнуть. Я сказал: стрелять на поражение… Я не знаю, где она…
— Веди, — сказал я устало.
И они тут же появились. Вынырнули из хаоса разрушений, из дыма, гари и пожарищ — хрупкие фигуры, в коротких китайских пуховиках, измазанных в серой глине, с автоматами, донельзя усталые, поникшие. А может, мне так показалось. Молодые обе, лет по двадцать пять… Одна из них — сильно чернявая, была в платке, вторая — в коричневой
— Задавай вопросы! — сказал Шома.
Бывает же такое. Я ожидал увидеть прожженных полубаб, полумужиков в штанах и полумаске. Но мне едва подала знак рукой худенькая женщина в платке, надвинутом на самые глаза, ее винтовка лежала на свежем обломке, она ждала, когда я начну задавать ей вопросы.
— Какие черти вас сюда привели?
Шамиль стоял рядом, он поощрительно кивнул, женщина метнула на него взгляд, как мне показалось, презрительный, тотчас отвернулась.
Я задал вопрос и пожалел.
— Даю вам десять минут, — сказал Шамиль.
— Никогда не равняйте нас по себе, — ответила мне женщина. — Вы — журналист, что хотите, то говорите. Сегодня вы здесь погеройствовали, а завтра в Москву свою уедете, а мы здесь останемся… У меня дом разрушили, у меня мужа убили… Я детей на свою мать оставила, я пошла мстить. Я буду убивать до тех пор, пока ваш президент не уберет войска, моя месть священная, потому что я борюсь за освобождение своей родины от русских захватчиков.
— И тебе не жалко этих пацанов, ведь ты сама мать?
— Сейчас русские матери приезжают, да, ищут своих детей… Я им говорила: пусть все матери приедут сюда, мы встретим всех, поможем, пусть забирают своих сыновей — и тогда война кончится, одни генералы останутся воевать… Нас никогда не победить. Если убьют всех наших мужчин, оружие возьмут наши женщины, а мы будем мстить еще больше.
— Но вы же взяли заложников. Они тут при чем?
— Мы им не сделаем вреда, это ваши войска стреляют в них, безоружных.
— Как тебя звать? — спросил я.
— Ну, Лейла, — недовольно дернув уголком рта, ответила женщина. Я заметил маленький шрамик на ее губе. Она подчеркнуто демонстрировала непочтительность. Для нее, восточной женщины, мужчины существовали только ее национальности.
— Твое оружие — снайперская винтовка? — продолжал спрашивать я, стараясь не обращать внимание на показное высокомерие. Я вынужден был поддерживать правила игры, я журналист, гражданский шпак, досаждающий назойливыми вопросами… — И ты стреляла сегодня?
— Да, и с большим удовольствием. Одного точно убила или ранила, — спокойно сообщила она. — Он дернулся. Потом его утащили в арык…
Лейла выдержала мой взгляд. Таких, как она, останавливала только пуля.
— А позвольте узнать, как вы очутились здесь? Вы, кажется, некоренной национальности? — задал я вопрос второй девице, глядя в ее светлые очи. — И позвольте узнать ваше имя.
— Марией звать, — ответила она с акцентом, в котором я сразу признал украинский, точнее, его западный вариант, с явной примесью польского пшеканья. — А чого я здесь — подобается мне стрелять в москалей. А то их развелось, як тараканов.