Почтовый круг

Хайрюзов Валерий Николаевич

— Вася, вставай. Да проснись ты, наконец! — кричал Сапрыкин. — Самолет уносит.

Сушков вскочил и, путаясь в поддерживающих брезент веревках, выкарабкался на воздух. Сапрыкин схватил его за рукав и потащил куда-то в темноту.

— Берег подмыло, и сосна, за которую мы привязали самолет, повалилась в реку, трос оборвался, — на ходу возбужденно говорил Сапрыкин. — Изотов побежал уже туда, а я за тобой.

— Мужики, давайте сюда! — раздался из темноты голос Изотова. — Я его держу. Здесь вроде бы течение послабее.

Не разбирая дороги,

Сушков бросился на голос, ветки больно хлестнули по лицу. Уже рядом с рекой ноги потеряли опору, и он кубарем скатился в низину, прямо на стоявшего в воде Изотова.

— Осторожнее, медведь, — чертыхнулся тот. — Держи конец, уносит. Не могу больше.

Сушков схватился за трос и тут же почувствовал, как ожгло ладони, самолет тащило по течению.

— Упрись, упрись, дальше обрыв, — предостерегающе крикнул Изотов.

Сушков выставил вперед ноги, выгнулся дугой, трос перестал скользить. Наступило шаткое равновесие.

— Ребятки, потерпите минутку, — молил сзади Сапрыкин. — Я сейчас сплаваю, привяжу другой конец.

Он сбросил куртку, сапоги и, держа в руке веревку, поплыл к самолету. Привязал веревки к подкосу, вернулся на берег. Через несколько секунд трос в руках Сушкова ослаб, Сапрыкин утянул самолет с русла. У берега течение было слабее.

— Холодная, сволочь, — выругался Сапрыкин. — Как у нас в Ангаре.

— Ты давай подтягивай, сил нет, — буркнул Сушков.

— Мы его, голубчика, сейчас в низинку подтянем, — весело ответил бортмеханик. — Там он никуда не денется. Ишь ты, самостоятельность проявил. Я тебе покажу, как от меня бегать.

— Иди помоги Никифору, — сказал Сушков Изотову. — Я один подержу.

Изотов отпустил трос, бросился к Сапрыкину. Вдвоем они подтянули самолет к берегу и привязали веревку к дереву.

Сушков положил трос на землю. Присев на поваленную сосну, снял сапоги, вылил воду. Тяжело дыша, к нему подошли Сапрыкин и Изотов. Втроем зацепили трос еще на одном дереве.

— Сейчас бы стаканчик пропустить, — заикаясь, сказал бортмеханик. — Продрог, спасу нет.

— Ну так в чем дело, сбегай в магазин. У меня нету, — улыбнулся Сушков.

— У меня есть, — неожиданно проговорил Изотов. — Бутылка армянского коньяку.

— Вот как! — Сушков с интересом посмотрел на него. — Ну что ж, накрывай на стол. Я переобуюсь и подойду. А где Лохов?

— В кабине сидит, где же ему быть, — ответил Сапрыкин. — Когда понесло — благим матом орал. Спасите! Я грешным делом подумал: медведь в самолет залез и в кабине его там прижучил. Ну а когда увидел, что держим самолет, притих. Все над златом чахнет. Да хоть бы над своим.

— Ладно. Не трогайте его, — миролюбиво протянул Сушков. — У каждого свой устав. Груз пропадет, нас тоже по головке не погладят.

Бортмеханик с Изотовым ушли, Сушков остался один. Глухо шумела река, рассвет погасил звезды, отчетливее стали видны очертания самолета, а на потемневшем берегу — поваленная в воду сосна.

«Далеко ли отсюда Лена?» — в который раз мысленно спросил себя

Сушков. — Может, лучше все-таки не сидеть на месте? Пока большая вода, собрать плот и сплавиться вниз по течению. Конечно, если были бы продукты, если бы его не ждали в Иркутске, можно было бы и сидеть. А так, он уже это почувствовал, когда держал трос, силы стали не те. «Пока совсем не ослабли, нужно выбираться отсюда, — решил он. — Глядишь, дня через три будем в Иркутске».

С неспокойным сердцем улетал он в эту командировку. Перед вылетом Тамара призналась ему, что беременна.

— Ну так в чем же дело? — сказал ей Сушков. — Теперь обратного хода нет, переходи жить ко мне.

— Ой, Вася, не знаю я, что и делать, — расплакалась Тамара. — Не могу я вот так, просто, уйти. Жалко мне его. Ты знаешь, мне кажется, он обо всем догадывается, но молчит. Ни слова, ни упрека. Только дома реже стал бывать, все на работе. Гадкая я, гадкая, падшая женщина!

— Ну ладно. Подумай хорошенько, — сказал ей Сушков, — прилечу из командировки, поговорим. Но чтоб уж никаких — да или нет.

И вот сейчас он понимал — тяжело ей. Одна, совершенно одна в чужом городе, среди чужих людей. Хватит ли сил удержаться, не сделать опрометчивого шага.

На самолете хлопнула форточка, высунулась взлохмаченная голова Лохова.

— Эй, парень, — негромко окликнул его Сушков. — Выпить хочешь?

— Нет, не хочу, — подумав немного, буркнул Лохов.

— Послушай, Лохов, ты женат?

— Чего это?

— Ну, я тебя спрашиваю: жена, дети у тебя есть?

— Нет, нету.

— А-а-а. Тогда все понятно, — протянул Сушков.

20 июня

Вот уже неделю сидим в тайге. Наконец-то распогодилось, но настроение неважное. До сих пор не знаем, где находимся. Организовали круглосуточное наблюдение за воздухом. Пока пусто. Светит солнце, подсохло. Изотов похож на дачника. Все время трещит о своих ребятишках. Лучший ему собеседник на эту тему, конечно, мой бортмеханик. Никифор рассказывал про свою жизнь, про то, как он попал в авиацию, про свою жену, про сына Федьку. Жаль, я не мог поддержать их разговор. У меня все по-другому, все шиворот-навыворот. Но ничего, будет и на нашей улице праздник, лишь бы выбраться отсюда.

Я вот сейчас пишу и думаю: где-нибудь в сорока-пятидесяти километрах от нас стоит поселок или деревня. Там есть рация или телефон, можно говорить хоть с Москвой. Когда летаешь, то почему-то это не приходит на ум. Что такое пятьдесят километров? Десять минут лету, даже анекдот толком рассказать не успеешь.

После обеда ходил смотреть речку на тот случай — вдруг прилетит самолет. Сесть практически негде, река узкая, мешают деревья, они как забор. Сейчас я и сам удивляюсь, как мы сели. Метр вправо или влево — и оборвали бы крылья. Может, и правда я счастливый?