Под бурями судьбы жестокой...
Шрифт:
А на сцене была она совсем другой. Видел не раз Петр, как изображала она нарядных барынь, веселых девок, смеялась задушевным смехом, пела и плясала так, что зрители с упоением притопывали в такт. И узнать ее было невозможно.
Отцу было совестно за жену. Не было принято тогда женщинам играть на театре. Не раз на глазах у соседей волочил он ее по двору за длинные косы. Но запретить ей быть актрисой не мог. Крепостная баба не вольна в услужении. И хотела бы уйти — не отпустят. Но она не хотела.
Только теперь понял Петр, что
А когда ильинский театр выезжал в Пермь давать представления, не было человека счастливее ее. Стараясь погасить в глазах радость, просила она соседок доглядеть за больным стариком, за дочкой-полудурком.
Отец и дети провожали возки актеров до поскотины. Возков было много: с костюмами, декорациями и актерами. Прощались. И Петру казалось: расставаясь с семьей, мать свободно вздыхала, распрямляла плечи и, наверное, сразу же забывала обо всех.
Вся семья, кроме деда и Евлампии, целыми днями была занята. Брат Федор — учитель, брат Иван работал в лесничестве, оба были женаты и жили отдельно. Акулина ухаживала за цветами в управлении.
А Петр...
От рождения его судьба была удивительной. Это о нем в управлении Пермского неразделенного имения Строгановых было заведено «Дело о пропущенном ильинском мальчике Петре Кузнецове». Это о нем в Ильинское управление направлялись рапорт за рапортом о том, что мальчик не вошел в «ревизскую сказку». Это им занималась пермская казенная палата и утвердила его имя в новой «ревизской сказке»... В три года вольный мальчик стал крепостным.
Это его дед Семен, единственный из всей семьи понимающий происходящее событие, пытался тайно увезти в Пермь. Он сговорился со знакомым купцом, чтобы тот увез ребенка к себе, изобразил, что мальчик будто бы подкинут ему, и потом передал бы его в сиротский дом. После того как узнала семья о том, что ребенок пропущен в «ревизской сказке», несколько дней подряд дед Семен пытался убедить дочь и зятя, что надо воспользоваться этим — немедленно отослать ребенка, пока не станут составлять новую «ревизскую сказку», и разыграть, что мальчик утонул.
Но родители Петра, так же как их предки, всегда были крепостными и другой доли не представляли ни себе, ни детям. Они не захотели отправлять ребенка в неизвестность. И дед решил взять грех на свою душу и пойти против воли родителей.
Не раз Петр слышал от родных страшный рассказ о том, как летней темной ночью возок купца остановился в условленном месте. Дед Семен трясущимися руками осторожно и все же неумело завернул ребенка в лоскутное одеяло. Мальчик на мгновение проснулся, всплакнул, забормотал что-то и заснул. А дед, легонько покачивая его, нащупывал в кармане с вечера заготовленные 30 рублей для купца — деньги, скопленные еще в молодые годы. Это первый взнос. Остальное — потом.
Он осторожно открыл дверь, так
— Не дам дите! Не дам! Батя, что ты делаешь?!
В окнах соседей замелькал свет, и дед Семен, не скрывая слез, отдал ребенка в руки матери и постарался скорей закрыть двери сеней.
Ни мать, ни отец не поняли, что воля дороже даже родительской заботы. Не дали сына увезти в Пермь.
Ночное происшествие стало известно в Ильинском. Дед был наказан кнутом. И с тех пор с печи не слезал. Сам дед говорил, что не так его тело изувечили этим наказанием, как душу. Душа не стерпела.
А Петр стал крепостным. Но с младенчества за ним укрепилось прозвище «Вольный».
Кони тащат подводы по подсыхающим после весенних дождей дорогам. Уже миновали Пермь, где теперь мог бы жить вольный человек Петр Кузнецов... Знать, не судьба! В судьбу Петр верил. Но какое же злое дело совершила она с ним! Эти три вольных года, хотя и в младенчестве, не прошли бесследно. Они навсегда заронили в его душу тревогу, страстное желание воли, ненависть к своей крепостной жизни, не понятные ни родным его, ни друзьям. Откуда им понять? Они же не были вольными!
С девяти лет до четырнадцати Петр учился в приходском училище. Учился хорошо, окончил с похвальной грамотой и в четырнадцать лет уже работал в Вотчинском управлении, зарабатывал 36 рублей в год.
Вспоминалось ему, как однажды в управлении один из молодых служащих по привычке сказал ему: «Эй, Вольный, кончил переписывать?»
Случившийся тут заводской инженер заинтересовался этим прозвищем и рассказал Петру о страшной судьбе маленького царя Ивана VI, который всего несколько месяцев был царем.
Рассказ этот ошеломил Петра, Смешно было сравнивать себя с царем. И все же в этих двух судьбах, Ивана VI и его, Петра, было что-то общее.
Вспомнилась Петру встреча с управляющим. Софрон, тот самый, который теперь тоже ехал в Петербург, уже старик, блекло-рыжий от проседи, а когда-то, говорили, ярок был так, что посмотришь — глазам больно, пришел за Петром. Перешагнув порог кузнецовского дома, он закрылза собой дверь, снял шапку, перекрестился на образ в переднем углу и сказал матери:
— Ну, Аграфена, повезло вашему дому. Управляющий Петьку пристроить решил в Вотчинское управление по письменной части.
Мать испуганно закрестилась. Со стоном заговорил на печи дед:
— Ну и слава богу! А то училище-то кончил. К делу надо! К делу!
Петька стоял с котелком в руках, собираясь на рыбалку, и толком ничего не понимал.
— Пойдем, чё ли? — сказал ему Софрон, глядя на мальчика выпуклыми, всегда веселыми глазами.
Мать и Петька молчали. Еще не опомнились. Потом Петька поставил под лавку котелок.