Под чистыми звездами. Советский рассказ 30-х годов
Шрифт:
Еще в начале пути с головы пьяного сдуло кепку, она упала прямо в толпу, около американских гор. Парень требовал моментально остановки. Народ хохотал. Когда поезд взлетел на самый верх, Ирина от страха закрыла глаза и уцепилась за Васю.
Вместе с ними взлетела тяжелая Нева, черные граниты, электрический пунктир мостов, синие бастионы, коричневые дворцы, трубы Монетного двора и плоский ангел.
Пьяный крикнул:
— Спускайся, черт!
Поезд ухнул вниз, упал в туннель, в сердце горы, там замигал багровый глаз и застонали рельсы. Шамшин нагнулся
И позавидовал ей. Он тоже хотел счастья. Ночью Ирина пришла к нему. В коридоре опять зазвонил телефон. Шамшин, набросив на себя пальто, побежал к аппарату. Он думал, что звонит Апрельский.
— Да! — крикнул он.
— Добрый вечер!.. Это Брук!
— Не мешай мне спать. Я сплю.
— Да погоди… Не вешай трубку… Я был сегодня у тебя. Открыла мне твоя старуха… Я видел эту вещь… — Брук явно волновался. — Сто хочешь?
— Слушай, Брук. Не сходи с ума. Я хочу спать.
— Откуда ты ее достал?
— Я хочу спать! Я вешаю трубку. Спокойной ночи…
— Погоди, погоди, Вася-… двести хочешь?
— Отстань, пожалуйста. Я хочу спать.
— Я думаю, это подделка, но все-таки… А ты, Вася, как думаешь?
— Я ничего не думаю… Меня ждут.
— Ты же сказал, что ты спишь?
— Да, я сплю.
— Погоди… Как ты думаешь, может быть, все-таки следует отдача на экспертизу?
— Позвони завтра… Я сейчас сплю.
— Что значит спишь? Ты же не спишь… Ты же стоишь у телефона…
— Я больше не в силах стоять…
— Ты болен, что ли?
— Да, болен.
— Странная болезнь… Когда человеку предлагают деньги…
— Я больше не могу…
— Да погоди, мне надо выяснить…
— Мне некогда!
— Что значит — некогда?
— Всего!
Шамшин брякнул трубкой.
На следующий день Брук встретил Шамшина и первый подбежал к нему.
— Ты сердишься? Зачем?
Шамшин молчал.
— Ну! Триста хочешь? — Брук хлопнул Васю по плечу. — И кончим дело… Что за канитель?
— Это моя вещь… — сказал Шамшин, улыбаясь. — Моя!
Пойми!
— Твоя? — Брук плутовато подмигнул. — за твою я дам тебе три копейки, а за эту даю триста рублей… Ты меня, надеюсь, понял?
— Вполне! Ты сволочь и арап!
Расхохотавшись, Шамшин круто повернул от Брука.
Брук стоял на тротуаре Невского. Прохожие толкали его, звенели трамваи, извозчики кричали «берегись», поджаривало солнце. Опомнившись, Брук почесал коротко остриженный затылок, поправил кепку и пробормотал:
— Однако!
Однажды в соседней комнате, у Александры Петровны, веселились гости. Из-за стены непрерывно слышались шутки, шум и смех. Шамшин злился. Его раздражало это веселье. Он не был желчным человеком, но ему опротивел быт. На столе две недопитые чашки чая. У окна груда неоконченной работы для журнала. На мольберте надоевший портрет. В кресле Ирина, читающая книжку Перелистывая
На минуту за стеной притихли, затем раздался взрыв хохота.
Обхаживая комнату вдоль и поперек, Шамшин думал: «Хоть потолок бы провалился, что ли».
Когда в коридоре позвонил телефон, Шамшин кинулся к нему, точно птица за пищей. Шамшина спрашивал незнакомый, свистящий голос. Шамшин ответил, что он у телефона.
— Очень рад. Я давно ищу случая с вами познакомиться. Говорит Агафон Бержере.
Шамшин был изумлен.
— Вы ко мне?
— Да, именно к вам.
— Собственно, по какому делу?
— Разрешите мне объяснить это при личном свидании. Где мы можем встретиться? Может быть, мы вместе позавтракали бы в «Европейской»?
Шамшин замялся.
— Я затрудню вас только на полчаса.
— Ладно, — согласился Шамшин.
— Значит, завтра, — сказал Агафон Бержере, — в два часа в «Европейской». Спокойной ночи.
Ровно в два часа Шамшин вошел в ресторан «Европейской гостиницы». Официанты, одетые в белые куртки и белые брюки, толклись без дела. Зал был освещен только одной люстрой. В самом конце зала, под эстрадой, скрывшись за вазочкой с цветами, сидел у столика немолодой человек, сухой, коренастый, с коротенькими, почти выстриженными усиками и гладкими, приклеенными волосами. На нем был жакет бутылочного цвета.
Стоячий крахмальный воротничок повязан узким черным галстуком. Синий абажур скрывал выражение его лица. Этого человека знали все. Агафон Бержере, полуфранцуз-полуголландец, получив от своего отца, выходца из Голландии, небольшое дело, развернул его до европейских масштабов. Драгоценности, дорогие камни, украшения, ювелирные работы, статуэтки зверей, выточенные из минералов, — все эти вещи с маркой Агафона Бержере всюду в мире считались первоклассными. Собственно, биография знаменитого ювелира была довольно банальной: мраморный дом на Морской, двуглавый орел поставщика его величества, одна, законная, семья в апартаментах, другая, незаконная, в скромном доме на набережной Мойки, у Крестовского яхт-клуба яхта, в Левашове богатый особняк, наполненный коллекциями, и т. д…
Семнадцатый год прихлопнул все великолепие Агафона Бержере, Законная жена с детьми отправилась в Париж. Агафон переселился к незаконной, записался с нею в загсе и занялся антиквариатом. Девять раз его сажали, девять раз он выходил.
К революции он относился точно к погоде. Даже в камерах он вытачивал перочинным ножичком деревянные мундштучки и ставил свою марку. Находились любители, за эту дрянь платили деньги…
Бержере встал, приветствуя Шамшина. Метрдотель, выгнув. шею, как лошадь, почтительно принял от Бержере заказ: омары, рыба, утка по-руански, апельсины, французский сыр и теплое старое бордо. Ничего лишнего… И разговоры самые общие.