Под флагом цвета крови и свободы

Франк Екатерина

– Я помню, как вы спасли мне жизнь вчера, – необычайно серьезно перебила его девушка; подавшись вперед, она почти коснулась его руки плечом и грудью. – А сегодня вы вытащили с того света мальчишку, которого терпеть не можете, но почему-то стали ему помогать, когда всерьез скрутило.

– Сеньорита, это…

– Я хожу в море с одиннадцати лет, мистер Дойли, – возвысила она голос. – Я достаточно разбираюсь в людях, чтобы сказать: поступать в подобных условиях так же, как вы, станут очень и очень немногие.

Эдвард удивленно глядел на нее, не зная, что отвечать. Сперва он решил, что девушка просто шутит, но звучавшая в ее голосе искренность

говорила об обратном; поэтому, немного поколебавшись, он тихо спросил:

– Вы меня таким замысловатым образом поблагодарить пытаетесь?

В черных глазах напротив мелькнули угрожающие искры – но Эрнеста внезапно чуть заметно улыбнулась и протянула ему руку:

– Наверное. Спасибо вам, мистер Дойли.

Мгновение Эдвард колебался, затем все же пожал ее узкую крепкую ладонь.

– Никогда бы раньше не подумал, что стану брататься с пиратами, – после паузы пробормотал он, не поднимая глаз. Эрнеста с усмешкой склонила голову к плечу:

– Все еще не теряете надежду вернуться в строй?

– Нет. Нет, дело не в этом. Я понимаю, что это невозможно, – задумчиво отозвался Дойли. Глухая, звериная тоска, растревоженная случайными словами и мыслями, снова принялась терзать его сердце. – Меня… Меня всю жизнь учили, что для преступивших закон нет прощения, и я считал, что это правильно…

– Вы и до сих пор так считаете, – заметила зорко следившая за каждым его словом и жестом девушка. Дойли с горьким смехом закрыл лицо руками:

– Пожалуй, да. Не в этом суть… Не получается объяснить, мысли путаются. Выпить бы, – он облизал пересохшие губы, внутренне изумляясь тому, что раньше не подумал о таком простом варианте.

– Странно вы мыслите, мистер Дойли. Ходите, ходите кругами, а толку нет – выводов никаких не делаете, – спокойно отозвалась Эрнеста, сжимая его плечо своими тонкими, но сильными пальцами. – Я вам скажу, глупо рассчитывать на иной исход, совершая то же самое, что и в прошлый раз. Подумайте, как давно ваша жизнь дала такой крен? В какой момент вы допустили свою наиглавнейшую ошибку?

– Даже если бы я и знал это, с чего вы взяли, что я стану делиться с вами? – на секунду позволив справедливому негодованию овладеть собой, возмутился Дойли. К его изумлению, обычно равнодушную и к куда более оскорбительным заявлениям девушку явно задели его слова: отвернувшись, она поднялась на ноги, подошла к фальшборту и, забросив на планшир локти, негромко спросила:

– Знаете, в чем разница между мной и вами, мистер Дойли? Помимо, естественно, той чепухи, о которой вы подумали в первую очередь, – зло прибавила она, заметив, как Эдвард уже раскрыл рот для гневной отповеди. В ее темных южных глазах не осталось ни тени тоски: и на мгновение бывшему офицеру показалось, что перед ним возникла темная громада военного испанского галеона под всеми парусами, страшно и пристально глядящего на него темными рядами пушечных дул из поднятых в преддверии боя орудийных портов. – В отличие от вас, в жалости я не нуждаюсь. А вот ваша искренность мне бы пригодилась.

– В жалости… В жалости, говорите, – рассеянно повторил за нею Эдвард. Случайная мысль, не дававшая ему покоя, наконец обрела четкую форму и стала до смешного понятной. – Самому себя жалеть нельзя, и другим, значит, тоже? Так вы полагаете, сеньорита?

– Жалость всегда отвратительна. Она – лишь жалкая и унизительная замена нашей действительной помощи другим людям и самим себе, – убежденно ответила Эрнеста. – Вместо того чтобы сожалеть, лучше просто пойти и сделать то, что мы можем сделать.

Или… Или проклясть себя за то, что что-то сделать не можем, – чуть тише прибавила она, но Эдвард уже едва слышал ее; поднявшись с порядком остывших палубных досок, он направился к фок–мачте, остановился, провел ладонью по шершавому дереву и обернул к девушке удивительно изменившееся, разом ставшее строже лицо.

– Когда-то я ненавидел своего отца за то, в чем вы теперь обвиняете меня. Он тоже жаловался на жизнь, на судьбу, на родителей, не оставивших ему ни титула, ни состояния, на оспу, унесшую трех моих старших братьев, на матушку – за то, что она часто болела и была не такой, какой ему хотелось видеть свою жену, – хрипло и горячо, сбивчиво заговорил он. Эрнеста внимательно посмотрела на него:

– Вы были единственным их выжившим ребенком?

– Да, – коротко кивнул Дойли. – Я тогда не заболел просто чудом – матушка говорила, что иначе бы наложила на себя руки. Она сама долго страдала чахоткой, пила какие-то отвары, каждый день молилась Богу, что не забрал у нее меня… Я видел, как она экономит на всем на свете, чтобы обеспечить нам мало–мальски достойную жизнь – представляете, каково это, когда нужно поддерживать какую-то видимость благополучия, а для этого нет ни денег, ни земель, а только бесконечные долги, которые с каждым днем лишь растут, бессмысленные и ненужные траты отца…

Эрнеста хмуро кивнула:

– Моя мама всегда говорила, что джентри 5 – это люди, которым можно только посочувствовать.

– Она была англичанка?

– Нет, ирландка из обедневшего знатного рода, прямо как у вас. В первый раз в море вышла в шестнадцать под началом старшего брата, – в безразличном тоне Эрнесты внезапно послышалась теплая нотка затаенной гордости. – После его смерти она и стала капитаном. Но довольно обо мне – помнится, вы сказали, что ненавидели отца?

5

Название английского нетитулованного мелкопоместного дворянства.

– Целыми днями я наблюдал за тем, как моя мать выбивается из сил, а он палец о палец не ударил, чтобы чем-нибудь ей помочь, – хриплым, полным нескрываемой злобы голосом ответил Эдвард: от его обычной сдержанности не осталось и следа. – Мы жили неподалеку от Корнуэлла; совсем рядом с усадьбой была какая-то деревушка, и отец даже не стыдился ходить туда, пить вместе с лавочниками, ремесленниками и прочими… посетителями, – покосившись на Эрнесту, сдержал он готовое сорваться с губ оскорбление, – и постоянно во всеуслышание жаловался на то, какая у него скверная жизнь. Матушка никогда его не ругала, а я видел, как она кашляет в платок и сразу прячет его в рукав, чтобы никто не заметил – у нее уже начинала идти горлом кровь, но я… – Стиснув руку в кулак, он с силой ударил им по обшивке мачты. – Сам не знаю, зачем я вам это рассказываю.

– Зато я знаю, – тихо ответила Эрнеста и пояснила без обычного бесстрастно–презрительного тона, которым она предпочитала говорить о таких вещах: – Я почувствовала запах рома сразу, как только вы подошли ко мне.

– Я бросаю пить. С завтрашнего дня больше ни капли в рот не возьму, – серьезно пообещал Дойли. – Вы не верите мне?

– Не верю, – спокойно и честно ответила Эрнеста и, подойдя ближе, легонько похлопала его по плечу: – Докажите мне, что я ошибаюсь. Так что же случилось дальше?