Под флагом ''Катрионы''
Шрифт:
Слуга кивнул головой. Стивенсон попросил его оседлать Бальфура и Пирата. Сосима пытался возражать, но Стивенсон с деликатной настойчивостью повторил свою просьбу, звучавшую уже как приказание, хотя он и не умел приказывать.
Всадники посетили ту часть острова, которая ночью обстреливалась немецким крейсером. Половина пальмовой рощи была уничтожена, воронки от снарядов и поваленные деревья испортили дорогу и завалили все тропинки. Живые подобрали убитых и свалили их в кучу подле своего идола Ту-Теки.
– Миссионерам теперь очень долго нечего будет делать, – заметил Бакстер, поднося к глазам бинокль и рассматривая живое
– Пусть сунутся, – сквозь зубы проговорил Стивенсон. – Как видно, зла без добра не бывает.
– Родные сестры, – сказал Бакстер. – Забыл, чьи это слова.
– Неверные слова, – возразил Стивенсон, останавливая Бальфура на тропинке, ведущей в деревню. – Добро и зло даже не родственники, это…
– Это становится понятием, умозаключением, – заметил Бакстер. – Это тоже чьи-то чужие, не мои слова, Луи, – поспешил он добавить.
– Европа тешится афоризмами, – усмехнулся Стивенсон. – Так ей и надо!
– Луи! Я не узнаю вас, – укоризненно произнес Бакстер. – Когда-то вы были совсем другим.
Деревня вся разбита снарядами. Да и что было разбивать: маленькие хижины – три кола, накрытые десятком листьев банановых деревьев, глиняная печь. И ни души вокруг. Бакстер сфотографировал левую часть бывшей деревни, навел объектив аппарата на правую. Стивенсон угрюмо, но беззлобно посоветовал Бакстеру предложить снимки редакции какого-нибудь английского журнала и сделать под ними подпись: «Европейцы в роли охранителей древней культуры».
– Что с вами, Луи? – удивленно спросил Бакстер, щелкая затвором фотоаппарата.
– А что с вами? – раздраженно вырвалось у Стивенсона. – Почему вас так поражает мое сердце и мой мозг? Они вручены человеку, Бакстер, вы это видите. Разве раньше я был животным? Или, наоборот, – животным были вы? Простите, Бакстер, но вы не имеете права удивляться! Если угодно, вы можете восхищаться!
Помолчал и добавил:
– У меня большое горе… Когда не задается роман, откладываешь его в сторону и пережидаешь или же принимаешься за другой. Но когда не задается жизнь, когда она идет не так, как хотел бы, тогда… Смирно, Бальфур! – прикрикнул он на коня и ударил его стеком. – Никому не говорите, мой друг, – печально и ласково обратился он к Бакстеру, – но я напрасно стал писателем… Мне нужно было родиться…
Не договорил и поскакал к берегу. Бакстер догнал его на своем Пирате, поравнялся и произнес одну укоризненную фразу, в которой, по его мнению, и заключалось то, чего не договорил его друг:
– Плохой политик вышел бы из вас, Луи…
– А вот состязание с этим – посмотрите, – Стивенсон стеком указал на стоявший неподалеку от берега немецкий крейсер, – вы тоже назовете политикой? А когда бешеная собака нападает на вас и вы пытаетесь ее убить – это тоже, по-вашему, политика? А защищать всех угнетенных, несчастных, убогих, бедных – это что? Нет, вы только взгляните, Бакстер!
Он указал ему на полуголых людей, ковырявших землю мотыгами на плантации, принадлежавшей американской торговой фирме. Среди работавших было много женщин и маленьких детей.
– А спасти бедного Матаафу и вместо романа писать гневные статьи, памфлеты, фельетоны – это, по-вашему, политика? Если это действительно политика, то…
– Ради бога, Луи, не вздумайте пускаться в авантюру! – испуганно произнес Бакстер, издали фотографируя работающих на плантации. – Я, кажется, прибыл кстати.
– Матаафа должен быть спасен, – сказал Стивенсон и поскакал в сторону порта. – Йоо-хо-хо, Бакстер! – озорно и громко воскликнул он, с улыбкой наблюдая за тем, как Бакстер подскакивает в седле и всем телом своим пригибается к голове Пирата. – Матаафа должен быть спасен! Сделайте милость, объявите об этом Фенни, Ллойду и всему свету! Вы плохой наездник, Бакстер! Берите пример с умирающего, погибающего Стивенсона!..
Глава четвертая
Под флагом Катрионы
Стивенсон поклялся себе, что он сделает всё для того, чтобы спасти Матаафу – героя подлинной жизни и трагический персонаж романа, который рано или поздно ему, Стивенсону, следует написать. Но как именно можно спасти Матаафу, что нужно сделать для этого?
Он дал себе слово спокойно выжидать, а где надо – не жалеть денег. Спасибо другу Бакстеру: он привез и книги и деньги, очень много денег. Миссис Стивенсон посоветовала сыну сделать завещание, по которому всё его состояние после смерти становится собственностью Фенни, а при его жизни – собственностью и ее, как жены.
– Для чего это, мама? – насторожился Стивенсон.
– Для того, чтобы она не смогла упрекнуть тебя в том, что ты бесконтрольно расходуешь деньги не только на свою семью, на нас, – ответила миссис Стивенсон, и ее сын попросил назвать ему фамилию законника, научившего столь хитроумной мудрости.
– Фамилия законника – сердце матери, – ответила миссис Стивенсон. – А ты, Лу, еще совсем маленький…
«… Дорогой Кольвин, дни мои на исходе. Тороплюсь работать и не знаю, теряюсь в догадках, что нужнее: мои книги или сама действительность. Начал два романа, и оба они подвигаются медленно, со скрипом; меня тревожит и зовет на службу к себе иная работа – выполнение человеческого долга. Подробности писать не буду, о них расскажет Бакстер. Я нахожусь в тугом узле. Вы спрашиваете меня о Фенни, восторгаетесь ею и называете меня (в шутку?) тиранической особой. А Фенни… это энергия дьявола; она может сделать всё, обставить дом так же хорошо, как и семейную суету. Как друг, она всецело предана мне, как враг – фурия. Довольно об этом Янусе. Бакстер расскажет Вам о моих планах. Писательские Вам известны, в них разум и логика (что не одно и то же): от романа приключений через повествование историческое к психологическому роману. Планы чисто личные… здесь Фенни абсолютная фурия. Ллойд на ее стороне. Мама в одиночестве; она только и просто обожает меня. В ее глазах я безупречен. Я поступаю по ее советам… Дни мои недолги, я тороплюсь, – но не писать, а действовать. Очень важно остаться в памяти людей, которым честно и хорошо послужил…»
В постскриптуме приписал:
«Ненавижу все три крейсера».
Работа временно была отложена. По утрам к нему приходила его падчерица и читала вслух свежие газеты. О событиях на острове писали мало и всегда где-нибудь или в хронике, или в отделе «Из внутренней почты». Немецкие газеты называли Матаафу «прирученной обезьянкой», английские – «неумелым командиром своего войска». Попадались заметки и с упоминанием фамилии «известного писателя, уединившегося на острове и подарившего миру прекрасные книги, в которых он рассказывал нерассказанное и описывал неописуемое».