Под голубой луной
Шрифт:
Джессалин кивнула и прижалась лбом к его плечу. Горло саднило, глаза щипало, и она не могла заставить себя посмотреть ему в лицо. Боль куда-то ушла, остался лишь жгучий стыд. Судорожно вздохнув, Джессалин вытерла глаза кружевным манжетом ночной рубашки.
– Господи, неужели это обязательно нужно делать рукавом? Ты имеешь хоть какое-то понятие о приличиях? – Трелони сунул ей в руки платок из тонкого индийского батиста. – На, возьми.
Джессалин прижала платок к губам, пытаясь подавить очередной приступ рыданий. Прижимаясь к его плечу, она потерлась лбом об обнаженную шею. Он не разжимал рук, и было так чудесно чувствовать это замечательное
Ее губы коснулись бьющейся у него на шее жилки. Это биение передалось и ей, проникнув в кровь, в самое сердце. Трелони отвел ее голову назад и жадно впился взглядом в ее рот. Джессалин прильнула к нему, стремясь полностью слиться, раствориться в этом теле, которое сводило ее с ума. Губы Трелони приблизились к ее губам, и она почувствовала обжигающее, учащенное дыхание…
– Джессалин!
Они неохотно оторвались друг от друга. На краю круга света, отбрасываемого костром, застыл Кларенс Титвелл. Несколько мгновений он не двигался, потрясенный увиденным. Немного придя в себя, Кларенс решительно схватил Джессалин за руку и оттащил ее от Трелони. Его глаза метали молнии. Если бы можно было убивать взглядом, то лейтенант был бы уже мертв.
– Мерзавец!
Губы Трелони искривились в странной гримасе, которую при желании можно было принять за изъявление раскаяния.
– Я знаю. Ты, вероятно, считаешь, что меня следует похоронить на перекрестье дорог, вбив в могилу осиновый кол.
– Подлый мерзавец!
Лейтенант взглянул на Джессалин. Его лицо стало непроницаемым.
– Я отведу ее домой, – сказал Кларенс.
– Сделай одолжение, – ответил Трелони. В его голосе Джессалин с ужасом расслышала чуть ли не отвращение ко всей этой пошлой сцене. Она отвернулась, чтобы он не заметил, что она готова заплакать.
Пока Джессалин и Кларенс не растворились в темноте, Маккейди стоял неподвижно. Но только они скрылись из виду, он тяжело опустился на землю и очень долго не мог унять дрожь, сотрясавшую все тело.
– А мы уж думали, что вы про нас забыли, сэр.
– Ничего подобного. – Голос Маккейди звучал многозначительно, он снова принял свой обычный скучающе-ленивый вид. – Мне нужно было закончить одно неотложное дело. Джентльмен всегда должен завершать то, что начал. Особенно, если дело касается дамы.
Таможенник широко ухмыльнулся.
– Я так и подумал сэр, – сказал он, оборачиваясь к остальным. – Ну не говорил ли я вам, что этот молодец прохлаждается со своей девицей, пока мы с вами тут мокнем, рискуя отморозить самые ценные части тела?
Маккейди весело рассмеялся. Даже в своем нынешнем состоянии он по достоинству оценил комизм ситуации: раз в жизни он поступил благородно и вот теперь вынужден тщательно скрывать это, обмениваясь с таможенниками сальными шутками. Ну что, собственно говоря, он нашел в этой неугомонной мисс Летти? Однако это что-то подбивало его на совершенно несвойственные ему поступки. Какое-то странное желание опекать и защищать эту девушку пробудилось в его душе, новое, незнакомое чувство, которое мешало ему оставаться самим собой.
Юная мисс Летти. Да, конечно, она чертовски юна, но не настолько же, чтобы не понимать, на что именно она его подбивает. И все же, когда она смотрела на него своими потрясающими
Горько улыбнувшись собственным мыслям, Маккейди поманил таможенников за собой. Входная дверь была не заперта по одной простой причине – внутри не было абсолютно, ничего такого, что стоило бы красть. Чтобы оплатить карточные долги и наскрести денег на опиум, его братья уже продали и заложили решительно все, кроме разве что деревянной обшивки.
С самого своего возвращения в Корнуолл Маккейди заходил в дом только однажды, и вот теперь, пока таможенники обыскивали погреба, ему представился случай спокойно побродить по комнатам. Расшатанная, изъеденная жучком лестница вела наверх, к спальням, которыми давно никто не пользовался. Там стоял кисловатый запах отсыревшего дерева и мышиного помета. Шаги гулко отдавались на вымощенном каменными плитами полу большого холла. Взглянув на ниши, где раньше стояли давно проданные статуи, Трелони почувствовал щемящую грусть, даже не грусть, а сожаление. Он даже позволил себе помечтать о том, что было бы, если бы он мог позволить себе отреставрировать старый дом, вернуть ему былую славу. Хотя о славе говорить не приходилось. Насколько ему было известно, Трелони испокон веков умирали в бесчестье и долгах. Видимо, и ему не избежать семейной традиции.
Послышалось шарканье сапог и лязг фонарей – возвращались таможенники. Маккейди взглянул на их предводителя так, как это умеют делать только те, чьи предки веками смотрели на людей сверху вниз.
– Надеюсь, джентльмены, теперь вы удовлетворены. Таможенник поскреб заросший подбородок.
– Боюсь, сэр, что об удовлетворении говорить рано. Да, контрабанды в ваших погребах нет. Но это значит только одно – она спрятана В каком-то другом месте. И теперь нам…
Маккейди проводил их до двери.
– Надеюсь, джентльмены, вы извините меня, если я откажусь принять участие в погоне за преступниками. Дело в том, – он широко ухмыльнулся, – что у меня была крайне утомительная ночь. Дама упрямилась несколько дольше, чем это принято, но уж потом ее было не остановить. Поэтому сейчас я совершенно вымотан и еле стою на ногах… Ему снова пришлось ухмыльнуться: у сглатывающих слюнки таможенников был на редкость уморительный вид.
Проводив их до ворот, Маккейди посмотрел им вслед. Как он и предполагал, таможенники направились прямиком в Маусхоул. Трелони от души надеялся, что в тамошних погребах они и вправду не найдут ничего, кроме рыбы.
Лишь в одном он не солгал таможенникам. Он действительно смертельно устал, и при каждом шаге в бедре пульсировала резкая, почти невыносимая боль.
Невдалеке послышался пронзительный крик, Маккейди испуганно вздрогнул. Лишь через несколько секунд он сообразил, что кричала сова, живущая в зарослях дикого орешника. Поставив фонарь на крыльцо, он открыл дверь, и… мощный удар свалил его с ног.
Кларенс Митвелл с искаженным от ярости лицом наклонился над ним, судорожно сжимая кулаки.
– Мерзавец! Грязный, подлый мерзавец, – тяжело дыша, произнес он. Кларенс понимал, что говорит одно и то же, но он никогда не отличался особым остроумием, наподобие братца, выродка с хорошо подвешенным языком.