Под голубой луной
Шрифт:
– Это наверняка дочка Сэлоум Стаут, потому что она одна в наших краях в последнее время была бер… в интересном положении. Говорили, что ребенок у нее от какого-то моряка из Фэлмауса. Он не может на ней жениться, потому что у него уже есть жена. Я думаю, что ребенка выбросила не сама Сэлоум, а ее отец. Джеки Стаут не хотел кормить лишний рот. А вовсе не за тем, чтобы спасти честь дочери. О чести он и понятия не имеет. И о стыде тоже.
Джессалин терпеть не могла этого рыбака – однажды она видела, как он привязал оловянную тарелку к хвосту какой-то несчастной собаки. И при мысли, что
– Ну дайте мне только добраться до этого Джеки Стаута! – вслух размышляла она. – Я покажу ему, как бросать детей в шахты. И нечего хмыкать, лейтенант. Я вовсе не шучу.
– Уверяю вас, мисс Летти, я никогда в своей жизни не издавал подобных непристойных звуков.
– Гм!
– Так кто из нас хмыкает, мисс Летти?
Когда они добрались до Маусхоула, солнце уже садилось. Издали деревня выглядела живописно. Крытые шифером домики тут и там разбросаны по высокому берегу небольшой, подковообразной бухты, будто кубики какого-то великанского ребенка. Вблизи же очарование развеивалось. На каменном причале в беспорядке валялись корзины с гниющими омарами, спутанные клубки веревки н обломки снастей. В воздухе стоял устойчивый запах тухлой рыбы, а уши закладывало от непрекращающегося шума – где-то дробили руду.
Во всей деревне они не встретили ни единой живой души, кроме древнего старика, чинившего парус на своем крыльце. Увидев чужих, он от удивления разинул беззубый рот и так и сидел, пока они не прошли мимо. Джессалин показала лейтенанту на полуразвалившийся домик, в котором обитал Джеки Стаут с двумя взрослыми дочерьми, Батшебой и Сэлоум. Раньше была еще третья – Магдалена, но она два года назад умерла от сыпного тифа.
Дом Стаута походил на большинство других домишек Маусхоула – к жилому помещению вели крутые каменные ступени. А внизу располагался рыбный погреб – здесь каждый год после путины рядами складывали свежую рыбу и оставляли на месяц, чтобы стекли кровь и жир. Последняя путина кончилась всего две недели назад, но вонь была настолько сильной, что Джессалин едва не стошнило.
Раскидав кучи мешков и рыболовные снасти, загромождавшие вход, лейтенант Трелони пропустил Джессалин вперед, и она постучала в дверь.
Им открыл толстый, коренастый мужчина с изъеденным оспой лицом. Его огромный, напоминавший пивную бочку живот, обтянутый перепачканным рыбьей чешуей холщовым халатом, свисал почти до колен. Он был небрит и слегка пьян.
– Чего вам надо… – начал было Джеки Стаут, но, заметив лейтенанта, попытался изобразить на своей толстой физиономии подобострастную улыбку. – Сэр?
– Мы хотим видеть Сэлоум, – сказала Джессалин.
– А вот этого нельзя, мисс Летти. Болеет она. Не встает.
Он попытался закрыть дверь, но Джессалин успела просунуть в щель ногу.
– Не пытайся обмануть меня, Джеки Стаут. Сэлоум не больна. Она недавно родила ребенка. Вот этого.
Бегающие глазки Джеки остановились на свертке в руках Джессалин.
– Нет, этого не может быть. – Толстяк явно нервничал. – Ребенок Сэлоум умер. Вчера ночью. Она родилась мертвой. Точнее, он. Да, это был мальчик. Мертвым родился.
Джессалин
– Надо же, какое удивительное совпадение! Вчера ночью Сэлоум рожает мертвого ребенка, а сегодня днем я нахожу новорожденного, которого сбросили в штольню, будто мешок с мусором. Кстати, чудеса ходят парами, вам не кажется, мистер Стаут? Я вот думаю, что скажут в магистрате, если узнают, что по воскресеньям вместо цыпленка у вас в котелке частенько тушится один из фазанов эсквайра Бэббиджа? Как вы думаете, что там скажут о таком странном совпадении? Так ведь и до тюрьмы недалеко, а то и до виселицы. Например, за попытку убить беспомощного младенца.
В это время дверь распахнулась, и на порог, слегка пошатываясь, вышла девушка с растрепанными густыми черными волосами, одетая только в изношенную нижнюю рубашку. На ее бледном, изможденном лице глаза казались двумя кровоподтеками.
– Мой ребенок! – закричала она, протягивая к Джессалин тонкие, дрожащие руки. – Вы вернули мне дочку. О, прошу вас, дайте ее мне!
Выражение лица девушки лучше любых слов убедило Джессалин, что она и не подозревала о попытке избавиться от ребенка. Джессалин передала девочку матери и помогла женщине войти в дом. Сэлоум с трудом добралась до продавленного соломенного тюфяка и присела на краешек, не переставая плакать и гладить личико дочери. Спустя несколько минут она подняла на отца полные ужаса и ненависти глаза.
– Ты сказал мне, что она умерла.
– Ясное дело, у такой потаскухи, как ты, одна забота – забрюхатеть. А кто будет кормить твое отродье, а? – Джеки Стаут злобно стрельнул глазами в Джессалин, потом демонстративно повернулся к ней спиной и принялся хлебать джин прямо из глиняного кувшина.
Домишко насквозь пропах рыбой и гниющей соломой. Кроме соломенного тюфяка, в комнате стояли только грубый стол, сколоченный из выброшенных на берег обломков снастей, и несколько разного размера табуреток. Единственное окно было заткнуто тряпками, а мрачное помещение освещалось одинокой сальной свечой, которая давала больше копоти, чем света.
Сгорбленная тень у очага пошевелилась, оказалось, что на табуретке сидит еще одна девушка. Она встала и направилась к ним вихляющей походкой, будто ее бедра крепились на шарнирах. У Батшебы Стаут было остренькое, не лишенное своеобразного обаяния личико, черные как смоль волосы и раскосые светло-карие глаза. Сравнивая двух сестер, любой бы подумал, что если уж одна из них и родит внебрачного ребенка, то это будет Батшеба. Впрочем, мелькнуло в голове у Джессалин, наверняка она слишком опытна, чтобы так глупо попасться.
Сэлоум стала кормить девочку, и Джессалин с интересом наблюдала за ними. Ребенок присосался к огромной, как дыня, груди. Крошечный ротик оттягивал вздувшийся, коричневый сосок, и Джессалин стало интересно, что при этом испытывает мать. Переведя взгляд на бледное лицо девушки, она увидела странную смесь страха, боли и какой-то упрямой гордости.
– Вы же не скажете в магистрате про отца, правда, мисс? Пожалуйста, мисс, он больше ничего не сделает ребенку. А без него мы с Шебой помрем с голоду. Разве для таких, как мы, найдется хоть какая-то работа?