Под горой Гедимина
Шрифт:
А дедушка вдруг схватил его, приподнял, прижал к себе и давай целовать.
— Что ты, Мишук? Не узнаёшь, что ли?
— Н-нет, — признался Миша.
Тогда военный одной рукой прикрыл бороду, а другой усы.
И тут наконец-то Миша вскрикнул: «Папа!» — и бросился к папе и давай его тоже обнимать и целовать.
Потом он немного опомнился и сказал:
— Папа, я пойду маму разбужу, ладно?
— Она что, поздно легла вчера?
— Ага! Папа, ничего, я пойду…
— Постой! Сколько лет ждали,
— У меня хватит! — сказал Миша и потрогал папину бороду. — А это откуда у тебя такая? И усы…
— Да всё оттуда, с войны. Трофеи… Ну, как вы тут без меня?
— Ничего… Знаешь, папа, я пойду маму разбужу.
— А выдержка, Мишук?
— А выдержку потом, в другой раз, ладно?
Он подбежал к двери, ведущей в комнату, приоткрыл её и громким шёпотом позвал:
— Мама!.. А мама!..
Мама спала. В комнате было полутемно. Миша снова позвал:
— Мама!
Мама заворочалась и сонным голосом сказала:
— Слышу, слышу… Возьми две кружки. А деньги скажи — завтра…
Миша засмеялся:
— Завтра нельзя, надо сегодня. — Он оглянулся на папу и подмигнул ему. — Тут дедушка один приехал, с трофеями.
— Какой ещё там дедушка? — спросила мама. Но тут уж папа не выдержал.
Он легонько отстранил Мишу, распахнул дверь, шагнул в комнату и остановился на пороге:
— Здравствуйте, Наталья Лаврентьевна! Мама подняла голову и тихонько охнула. Папа кинулся к ней. Миша кинулся к ним обоим…
Так приехал папа.
Глава пятая
СЛУЖБА
Миша с мамой долго не могли прийти в себя. Им всё не верилось, что папа дома. Значит, больше не надо думать о том, где он, что с ним, жив ли, здоров ли? Ведь папа — вот он тут, рядом. Можно подойти к нему, поговорить с ним, можно даже легонько подёргать его за бороду.
Миша сразу привык к папиной бороде. Ему теперь кажется, будто так всегда было.
А в комнате стало всё по-другому. Везде появились новые, непривычные вещи. На подоконнике лежит толстая полевая сумка с ремешком. На спинке стула висит гимнастёрка с двумя орденами. Под кроватью согнулись сапоги. В углу стоит узенький коричневый чемодан…
А сам папа сидит на своём старом месте, там, где сидел всегда, курит трубку, поглаживает бороду и всё поглядывает из-под густых бровей то на маму, то на Мишу.
Мама повязалась белым фартуком и стала готовить какой-то особенный, праздничный обед. А Миша подошёл к своей полочке (там, в углу за кроватью, у него своя полочка), сгрёб в охапку груду тетрадок и поволок на стол, к папе:
— Видишь, папа, я всё копил, не выбрасывал, чтобы тебе показать.
Папа внимательно рассматривает тетрадки. Миша смотрит из-за папиного плеча на тетрадки,
— Ой, как я тогда плохо писал!
То и дело он закрывает тетрадку ладонью:
— Сюда не смотри!.. Папа, а это я нечаянно… А это меня Нойка толкнул…
Мише очень нравится это слово — «папа», и он без конца повторяет:
— Папа, дай! Папа, сядь! Папа, смотри!..
За обедом папа рассказывал о войне. Но Миша и мама не столько слушали его, сколько смотрели на папино бородатое лицо, на его широкий нос, на его большие жилистые руки…
— А примерно с месяц тому назад, — рассказывал папа, — наши части освободили город Вильнюс, и мы там развернули госпиталь…
— Вильнюс — это я знаю, — сказал Миша. — Это по радио говорили. Папа, а почему про тебя не сказали?
— Как — не сказали? — отозвался папа. — Сказали: «войска генерала Черняховского», — значит, и про меня. Ведь наша санчасть в этих войсках. — И сквозь какую-то незаметную щёлочку в папиной бороде вырвалось синее колечко дыма.
А после обеда, когда мама вышла с посудой на кухню, Миша спросил:
— Папа, пойдёшь со мной тринадцатого в школу на сбор?
— Пойду, — сказал папа. — А какой сбор?
— Ведь мы теперь тимуровцы, помогаем… Вот у нас будет сбор…
— Ладно, Мишук… Впрочем, постой. Когда, ты сказал?
— Тринадцатого, папа. Через пять дней… Я хочу тебя ребятам показать. И Лине. Она, знаешь, на военном заводе работает!
Папа вынул трубку изо рта, посмотрел, куда бы её положить, и осторожно положил па краешек стола:
— Нет, Мишук, боюсь, что не пойдём.
— Как — не пойдём? Почему? — удивился Миша.
Папа погладил Мишу по голове и задержал руку на Мишиной шее сзади, под затылком.
— Дело в том, что… В общем, тринадцатого меня уже здесь не будет, вот в чём дело.
Миша не понял:
— Почему не будет?
— Очень просто. Я буду там, где мне положено быть, — в Вильнюсе.
— Где? — Миша рывком обернулся к папе. — В Вильнюсе?..
— Ну да! — Папа достал из кармана маленький пистолетик и направил его на Мишу: — Стой! Руки вверх!
Миша угрюмо молчал. Папа нажал курок, что-то щёлкнуло, и над пистолетиком сам собой зажёгся голубой огонёк.
— Хочешь, подарю?
Но Миша молча отвёл папину руку с пистолетиком:
— А я-то думал, что ты насовсем… насовсем приехал…
Он сполз со стула и подошёл к окну.
Внизу, у памятника Тимирязеву, играли дети. Малыш в синих штанишках сыпал себе на макушку песок и заливисто смеялся. Маленькие девочки играли в «каравай». Девочки постарше прыгали через верёвочку.
Всё было, как всегда. Но Мише казалось, будто кругом всё потемнело. Он лёг на диван и уткнулся носом в щель между сиденьем и спинкой. Папа подошёл к нему: